Две столицы

А между тем необыкновенная весна была в полном цвету. В лесу не умолкал птичий разноголосый крик. Деревни утопали в распустившихся кустах черёмухи и сирени. Яблони оделись в белый наряд, бархатный зелёный покров трав ласкал взор.

Радищев подъехал к станционному зданию уже в сумерки. Станционный двор стоял на краю бедной деревни. Во дворе скучились экипажи, коляски и кареты проезжих, ямщики распрягали и запрягали лошадей. Важный лакей, в туфлях с пряжками, чулках, белой с золотом ливрее и шляпе с пером, стоял посреди двора, заложив руку за пазуху и глядя на дворовых людей, вынимавших из дорожного дормеза поставцы и чемоданы. На крыльцо выбежала простоволосая краснощёкая женщина с большим животом, крича:

— Мишка, где же ты, Мишка?

Из-за угла показался вихрастый мальчишка, обсыпанный веснушками, в синей рубахе и белых портках, меся загорелыми ногами пыль.

— Тебе чаво?

— Мишка, иди скорей самовар ставить, вот я тебе задам!

Радищев вылез из почтовой коляски, разгибая нывшую поясницу, отряхнул дорожный плащ и пошёл в станционную избу.

Грязная занавеска делила её на две части. В половине для приезжих за столом, покрытым белоснежной скатертью, сидели статский генерал, пожилой, лысый, без парика, в камзоле, миловидная молодая дама — его жена, нарумяненная, с подведёнными глазами и бровями и большой мушкой на щеке, и гусарский полковник — мужчина высокого роста, плотный и чрезвычайно воинственного вида. Серебро и хрусталь дорожных флаконов сверкали на столе вперемежку с бутылками и флягами с вином и блюдами с дичью. Денщик-гусар и два лакея прислуживали за столом. Гусарский полковник поглядывал на даму глазами охотника, который следит за птицей, но уже видит её общипанной и поданной к столу, и подливал ей вина, не забывая и мужа. Тот был уже наполовину готов и клевал носом.

В углу стоял второй стол, непокрытый, потемневший от грязи. За ним сидел бородатый купец, видимо старовер, в летней белой поддёвке и хлебал деревянной ложкой окрошку. Против него расположился какой-то бедный чиновник, глотая слюни и стараясь не смотреть ни на купца, ни на генеральский стол.

Радищев вышел на середину комнаты, не зная, куда сесть. В это время генерал икнул, встал и на нетвёрдых ногах, почтительно поддерживаемый лакеем, пошёл на свежий воздух. Гусарский полковник удовлетворённо посмотрел ему вслед и наклонился ближе к даме всем своим высоким корпусом. Радищев приподнял занавеску и глянул в хозяйскую половину. Большая печь, люлька, подвешенная к потолку, стол, скамья и деревянная кровать, застланная тряпьём, составляли всё её убранство. Беременная жена смотрителя качала люльку, в которой спал младенец. За её подол держалась девочка лет четырёх и большими чёрными глазами глядела на Радищева.

— Возможно ли, сударыня, присесть к вашему столу? — спросил Радищев, кланяясь, держа плащ в одной руке и шляпу в другой.

Женщина взглянула на него растерянно. Подобие улыбки появилось на её когда-то миловидном, а теперь оплывшем и грубом лице. Она перестала качать люльку и бессознательным движением начала оправлять свои растрёпанные волосы.

— У нас, ваше благородие, господа не кушают, пожалуйте на чистую половину.

Но Радищев уже шагнул к лавке, бросил на неё плащ и шляпу и приказал слуге, пожилому, степенного вида и чисто одетому человеку, вносить чемоданы. Пока ему разогревали самовар и накрывали на стол, несколько раз вбегал смотритель — худой, с землистым лицом и испуганными глазами человек. Он что-то прошептал жене, указывая головой на Радищева, — видимо, ему было стыдно за свою бедность.

Подали самовар; когда Радищев заварил чай и взял кусок сахару в руки, то увидел, что девочка уткнулась в подол матери и заплакала. Худые плечи её вздрагивали. Жена смотрителя большой, сильной, когда-то красивой, а теперь изуродованной вздувшимися венами рукой молча гладила её по голове.

— Чего она плачет? — спросил Радищев.

— Да вот боярского кушания захотела — сахару, мы-то его не видим, а проезжие иногда угощают, вот она и приохотилась…

Радищев встал, высыпал сахар в подол девочке. Она встрепенулась, бросилась за угол печки, и оттуда только сверкали её глазёнки и слышно было, как она грызёт сахар.

Стемнело. Слуга зажёг свечу и поставил её перед Радищевым. Скудный свет озарил убогую обстановку избы. Смотрительша длинным ухватом переставляла в печи чёрные закоптелые чугуны. Из-за занавески доносился раскатистый голос полковника, взвизгивание и смех его дамы, мерное похрапывание статского генерала, спавшего на расставленной походной койке. За окном послышался конский топот, крики, чьи-то голоса, хлопнула входная дверь. В избу вбежал смотритель, прикрывая руками голову, за ним влетел, звеня шпорами, огромный усатый драгун в каске с конским хвостом, пыльных ботфортах и с плёткой в руках.

— Лошадей, не то я из тебя дух вышибу!

Смотритель, загнанный в угол, бросился на лавку, отворачивая голову и стараясь не смотреть на страшное видение. Жена его вскрикнула и стала перед ним, как бы защищая телом своим мужа.