Две столицы

Между тем Суворов в одиночестве лежал в Кинбурне. Однажды, когда он уже стал подниматься с постели, раздался взрыв. Стало темно как ночью. Взрывы раздавались один за другим. В комнату, где он находился, упала бомба, разбила кровать и часть стены. Шатаясь, вышел Суворов в переднюю, но едва он туда вступил, как раздался новый взрыв, и его засыпало щебнем, кусками штукатурки, стеклом. Он был ранен в лицо, в грудь и колено и стоял, обливаясь кровью, около разрушенной лестницы. В это время вбежал комендант крепости полковник Дункельман. Оказалось, что егеря под руководством офицеров начиняли бомбы и гранаты. Как произошёл взрыв, Дункельман объяснить не мог, потому что они все взлетели на воздух. Было ранено множество солдат и офицеров и около восьмидесяти человек убито.

Потёмкин прислал генерала Попова выразить Суворову соболезнование. В ответе светлейшему сообщалось, что Суворов получил только лёгкие ранения в лицо и грудь. Прочитав его, Александр Васильевич приписал: «Ох, братец, а колено, а локоть? Простите, сам не пишу — хвор».

Однако вежливость Потёмкина была чисто внешней. По приезде в Кременчуг Александр Васильевич посетил светлейшего, и тот осыпал его гневными упрёками. Императрица не считала нужным даже справиться о его здоровье. Всю зиму и часть весны 1789 года Суворов прожил в Кременчуге — в опале и не у дел.

14 В Петербурге

В Эрмитажном театре шёл спектакль. Играли комическую оперу «Горе-богатырь» — пародию на поход шведского короля. Стихи для оперы писал Храповицкий.

Локмета-Туранова пела, провожая горе-богатыря:

Куда захочешь, поезжай,
Лишь об пол лба не разбивай!
Потоком слёз из глаз своих
Ты не мочи ковров моих.

Театр был полон, императрица находилась в ложе. Граф Безбородко глядел не отрываясь из первого ряда на сцену, жмурился и вздыхал. Рядом с ним сидел Храповицкий — кроме секретарских и литературных обязанностей при императрице он ещё заведовал вместе с Саймоновым театрами.

Наконец канцлер не выдержал, зашептал:

— Ах, Александр Васильевич, веришь ли, друг мой, измучила она меня совсем. Не любит! — Безбородко вздохнул. — Нет, не любит!

Храповицкий молчал, потом сказал задумчиво:

— А вот я их весьма опасаюсь…

Безбородко посмотрел на него с изумлением.

— Кого?

Статс-секретарь оглянулся, сзади сидела графиня Соллогуб — огненно-рыжие волосы, синие глаза, матовые покатые плечи, открытая высокая грудь, — потом опять повернулся к канцлеру.

— Женщин!.. Я, сударь, оттого и не женюсь, что опасаюсь от них разных потрясений.

Канцлер с сожалением покачал головой:

— Кто же поверил бы в величие Божие, ежели бы женщин на земле не было? — Потом сощурился хитренько и прибавил: — Ведь это только в Писании говорится, что змий соблазнил Еву, а на самом-то деле было наоборот. Ну, а Адам, конечно, остался в дураках…

Спектакль закончился. Все заметили: на лице императрицы не было оживления. Дмитриев-Мамонов сидел рядом с ней, угрюмый и неподвижный. Екатерина машинально аплодировала актёрам и, едва занавес взвился и упал, вышла из ложи. Безбородко внимательно посмотрел им вслед, покачал головой и задумчиво стал спускаться по залитой огнями лестнице.

Гигантского роста лакеи в придворных ливреях с вензелями императрицы передавали один другому громким голосом:

— Карету его сиятельства графа Безбородко.

К подъезду вынеслась огромная золочёная карета с большими стёклами спереди и по сторонам, запряжённая шестью белыми лошадьми, на запятках стояли два гайдука в голубых епанчах,[69] казакинах с серебряными шнурами и в высоких картузах с перьями и серебряными бляхами с вензелями канцлера. Перед лошадьми стояли два скорохода[70] в красном с булавчатыми тростями. Дверца открылась, подножка выпала, канцлер ступил на неё — карета накренилась набок — и перевалился внутрь. Скороходы бросились вперёд, лошади рванулись за ними, сияющие окна дворца в последний раз мелькнули на повороте.

Безбородко вздохнул и сказал про себя: «И во дворце и в простой хате любовь — страшная сила!..»

Поручик, ставший теперь генерал-поручиком и генерал-адъютантом, начал задумываться. Он отказался от придворной кареты и завёл собственную, мало интересовался делами и почти ни с кем не разговаривал, избегая встречаться с императрицей. Хотя Зимний дворец был центром огромной империи, но он также был и личным домом Екатерины. И, как во всяком доме, где происходит семейный разлад, в нём стало тяжело жить.