Две строки до востребования

Костя говорил, казалось, очень искренне, простодушно, и длинные девчоночьи ресницы его взмахивали, точно крылья бабочки. Все с интересом и напряженными лицами ждали, что же наконец последует дальше, за этим густым чертополохом слов.

— Сегодня, значит, впервые увидел, — продолжал Костя. — На реке. Одному мальчишке сандалии мои понравились. Он и пристал ко мне, чтобы я дал ему поносить. Хорошие, говорит, сандалии, бегать легко. Бери, говорит, вместо сандалий мои ботинки. Я не хотел отдавать. Мне, говорю, дома влетит за сандалии. А он пригрозил: не хочешь, говорит, меняться — так заберу. А он парень здоровый, во какой, выше меня на голову. И я подумал: не идти же домой босиком. Вот и взял эти самые ботинки…

Костя слушал себя и удивлялся: здорово как получается. Просто нельзя не поверить такому правдоподобному рассказу.

— А на речку я пошел, потому что хотел посмотреть, какая вода. В классе ребята говорили, будто некоторые люди уже купаются. Я и захотел поглядеть. Только наврали, никто и не купается. Даже днем, когда вода сильнее нагревается, чем утром, и то никого не было видно.

— Но ты же искупался, — со смешком сказал отец.

— Чего? — Костя растерянно уставился на него. Хитрый! На пушку берет. — Дурак я, что ли, в такую холодину лезть!

— А чихаешь отчего?

— Ну…

— Так, сын дорогой. — Аркадий Федорович взял Костю за плечи, усадил к столу. И сам сел напротив. — Не знаю, как в будущем, может, и получится из тебя знаменитый сочинитель, а пока не шибко складно выходит. Купался?

— Нет, папа, честное слово.

— С честным словом обожди. Это слово — для честных людей… Пусть не купался. Ладно. Раздевался? По воде бегал?.. Вижу, вижу, глаза выдают: бегал. Теперь с ботинками развей туман. Столько тут напустил этого туману, что кроме вранья ничего и не видно. Говоришь, на сандалии парень польстился? А почему, скажи, пожалуйста, если плечи у него — во! — Аркадий Федорович развел по сторонам руки, — да на целую голову выше тебя? Ему твои сандалии не на ногу впору, а на нос. Что ответишь?

А Косте уже и отвечать не хотелось. И всякую ерунду выдумывать показалось противным. Выходит: никакой он вовсе не честный человек, а бессовестный врун.

— Это Гринькины ботинки, — хмуро сказал Костя.

— Опять — Гринька! — Лидия Ивановна всплеснула руками.

— Поменялись? — Отец не сводил глаз с сына.

— Утонули. — Костя вздохнул с такой обреченностью, словно и сам собирался идти ко дну.

Сестренка тотчас кинулась в переднюю.

— И правда, нету сандалий, — возвратилась она и живо спросила: — Совсем-совсем утонули? А как они утонули?

— Вот именно, — присоединился Аркадий Федорович.

Пришлось рассказывать. Однако о главном Костя ни словом не обмолвился. Сандалии, в общем, ерунда. Не новые. Чего уж так ругать-то за них? Да и не хотел же топить. Так получилось. А школа…

Выслушав хотя и сбивчивый, но все же довольно забавный рассказ о кожаных утопленниках, Аркадий Федорович сокрушенно покрутил головой и, помолчав, как-то непонятно, странно спросил:

— Ну, а дальше?

— Что дальше? — Поднять глаза Костя не посмел. — Все.

— Все? — с нажимом переспросил отец.

Костя собирался в третий раз пожать плечами, но в носу у него вдруг защипало, дыхание перехватило, и он с радостью подумал, что снова начнет чихать. Хорошо бы! Мама сразу забеспокоится, тут и разговору конец. Костя и рот уже открыл, а чих… куда-то пропал. Наверно, Костина радость спугнула его.

— Сам доскажешь? — напомнил отец. — Или помочь?

Вот ведь пристал! И на что это намекает?

— Значит, не хватает смелости?.. Ладно, помогу. Вода, говоришь, в реке немного прогрелась… Так в котором часу Гринька за сандалией нырял? И когда с ботинками, из дома вернулся?

«Догадался», — холодея, подумал Костя.

— Неужели и в школе не был? — Вместо ямочек на щеках у матери появились красные пятна…

А как хорошо начался этот вечер!

Сестренка вздохнула:

— Так хотела потанцевать.

Мама сняла красивые туфли.

Отец вынул из магнитофона кассету с музыкальными записями.

Костя, не поднимая головы, сидел за столом…

Было далеко за полночь, а в комнате, где рядом стояли кровати родителей, все слышались приглушенные голоса.

— Аркаша, я боюсь за него. Это страшно: смотрит чистыми, правдивыми глазами и лжет.

— Не паникуй. По-моему, ты сильно преувеличиваешь. Совесть у него не потеряна.

— Ты так спокоен…

— Это я-то спокоен?!

— Влияние отца на сына огромно. Дочь, та, действительно, ближе к матери…

— Не спорю… Ох-ох! Руки не доходят. За план спрашивают, за качество спрашивают, за рентабельность, ассортимент — спрашивают, за общественную работу — тоже непременно отчитайся. А вот за сына — нет спроса.

— Не скажи. Беда случится…

— Ясно. Потом-то спросят. И крепко… Ладно, будем думать. Я, пожалуй, еще к матери Гриньки наведаюсь. Парнишка-то без отца. Бабушку только что похоронили… А видишь, с сердцем — ботинки принес. В ледяную воду сиганул. Это, знаешь, характер…

— Обожди, Аркаша… Слышишь, кашляет? Не заболел бы. Утром не забыть — еще аспирину дать…

Рядовой-отдыхающий