Две судьбы

Я вспомнил, к моему стыду, что моя мать редко занимала мои мысли. Даже образ мистрис Ван-Брандт — кроме тех минут, когда разговор шел о ней, — стал бледным образом в моем воображении! Все мои Леруикские друзья, начиная с сэра Джемса, приехали навещать меня — и я тайно и неблагодарно радовался, когда их отъезд давал возможность моей сиделке вернуться ко мне. Через два дня пароход уходил в обратный путь. Рука еще сильно болела у меня при движении, но представляющая более серьезную опасность открывшаяся рана уже не беспокоила ни меня, ни окружающих. Я достаточно поправился, чтобы доехать да Леруика, если бы отдохнул на ферме на половике дороги между Лондоном и домом Денроса. Зная это, я до последней минуты оставил вопрос о возвращении нерешенным. Друзьям моим я назвал причиной нерешительности сомнение, достаточно ли вернулись мои силы. Причина, в которой я признавался самому себе, было нежелание оставить мисс Денрос.

В чем состояла тайна ее влияния на меня? Какое волнение, какую страсть возбудила она во мне? Не любовь ли?

Нет, не любовь. Мисс Денрос не занимала того места в моем сердце, которое когда-то занимала Мери, а впоследствии мистрис Ван-Брандт. Как мог я (в обычном значении слова) влюбиться в женщину, лица которой не видел никогда, красота которой увяла и никогда не расцветет, загубленная жизнь которой висела на волоске, который мог оборваться случайно в одно мгновение? Чувства имеют свой оттенок во всякой любви между обоими полами, а они не имели такого оттенка в моих чувствах к мисс Денрос. Какое же это было чувство? Я могу только однозначно ответить на этот вопрос. Это чувство лежало во мне так глубоко, что я не мог изведать его.

Какое впечатление произвел я на нее? Какую чувствительную струну неумышленно затронул я, когда мои губы коснулись ее руки?

Признаюсь, я не захотел продолжать исследований, за которые добровольно принялся. Я подумал о ее расстроенном здоровье, о ее печальном существовании в темноте и уединении, о богатых сокровищах ее сердца и ума, пропадавших в ее загубленной жизни, — и сказал себе: «Пусть ее тайна останется священной! Пусть я никогда ни словом, ни делом не вызову волнения, которое обнаруживает это! Пусть ее сердце будет окутано для меня темнотой, как покрывало закрывает ее лицо!»

В таком расположении духа я ждал ее возвращения.

Я не сомневался, что опять увижу ее, раньше или позже, в этот день. Почта на юг уходила на следующий день, и почтальон приходил за письмами так рано, что их можно было писать только с вечера. Из-за болезни моей руки мисс Денрос привыкла писать за меня, под мою диктовку. Она знала, что я должен написать письмо к матушке, и я по обыкновению рассчитывал на ее помощь. Ее возвращение ко мне, при подобных обстоятельствах, было просто вопросом времени. Всякая обязанность, принятая ею на себя, была, по ее мнению, обязанность непременная, как ни была бы ничтожна.

Часы проходили, день подошел к концу, а она все не являлась.

Я вышел из комнаты, чтобы насладиться последними солнечными лучами заходящего солнца, в сад, разведенный около дома, предварительно сказав Питеру, где меня найти, если мисс Денрос понадобится видеть меня. По моим более южным понятиям, сад был местом диким, но он простирался довольно далеко по берегу острова, представляя несколько приятных видов на озеро и равнину. Медленно прогуливаясь, я мысленно сочинял письмо, которое будет писать мисс Денрос.

К моему великому удивлению, я никак не мог сосредоточить свои мысли на этом письме. Как я ни старался, мои мысли постоянно отступали от письма к матушке и сосредоточивались — на мисс Денрос? Нет. На вопросе, возвращаться мне или не возвращаться в Пертшир на казенном пароходе? Нет. По какому-то причудливому повороту чувств, которое мне невозможно было объяснить, вся моя душа теперь была поглощена единственным человеком, который до сих пор так странно был от нее далек, — мистрис Ван-Брандт!

Мои воспоминания возвращались, несмотря на все усилия моей воли, к последнему свиданию с ней. Я опять видел ее, я опять ее слышал. Я снова испытывал восторг от последнего поцелуя, я опять чувствовал горе, раздиравшее мое сердце, когда расстался с ней и очутился один на улице. Слезы, которых я стыдился, хотя никто не мог их видеть, заполнили мои глаза, когда я думал о месяцах, прошедших с тех пор, когда мы последний раз смотрели друг на друга, и обо всем, что она могла и должна была выстрадать в то время. Сотни миль разделяли нас, а между тем она была так близко ко мне, как будто гуляла в саду возле меня!