Две томские тайны

В старости люди становятся обидчивыми. Любую несправедливость ощущают болезненно, гораздо сильнее, чем когда были полны сил и энергии. Иногда — не совсем адекватно. Что поделаешь, возраст!

Акраму Мансуровичу исполнилось уже семьдесят, его жене — шестьдесят пять, когда крымским татарам разрешили вернуться на полуостров. Страна, укравшая у них родину, загибалась сама.

Малогабаритная двухкомнатная квартира в панельном доме на четвёртом этаже на стариков впечатления не произвела. Даже меньше той, что была у них в Ангрене, а уж с новым домом — вообще никакого сравнения. К тому же спальню занимал прикованный к постели после аварии зять.

Но пальмы в палисаднике у подъезда! Старинный особняк с эркером[63] на узкой восточной улочке, ведущей к морю! Возле этого дома Акрам разрыдался. Он сел на вылизанную до блеска временем каменную ступень галантерейной лавки и закрыл седую голову руками.

— Что с тобой? — встревожилась дочь. — Тебе плохо? Может, «скорую» вызвать?

— Не надо врачей, — тихим голосом ответил отец. — Это дом твоего деда. Я вырос здесь.

Своего отца — богатого купца, торговавшего тканями, — Акрам не мог помнить. Его расстреляли вместе с врангелевцами сразу, как Красная армия вошла в Крым. Через неделю после рождения сына.

Потом советская власть экспроприировала особняк для комсостава, оставив прежним хозяевам маленькую каморку в полуподвальном помещении. И первыми воспоминаниями мальчика были стучавшие через раскрытое узкое окошко у потолка о полированную брусчатку армейские сапоги и каблучки дамских туфелек. Парусиновые тапочки, в которых ходили местные жители, ступали бесшумно.

— Успокойся, баба! Клянусь перед Аллахом, я верну этот дом нашей семье! — заявила дочь с революционной решительностью.

Вскоре она вошла в координационный совет Крымского комитета по делам депортированных народов, распоряжавшегося выделением земель под застройку и стройматериалов для возвращающихся на полуостров крымских татар.

О переселении из старого дома Мансуровых Гульнара Акрамовна с большинством жильцов договорилась мирно. Одни соблазнились деньгами, другие — новым земельным наделом, только из одной квартиры, оформленной на упрямую старуху, жильцы отказывались съезжать. Сабанаева даже пошла на крайнюю меру: отправила крепких ребят попугать бабкину семью. Но исполнители перестарались, изувечив зятя и внука вредной старухи.

А тут ещё поднявшийся на ноги муженёк фортель выкинул! По великому блату Гульнара Акрамовна устроила своего Героя Социалистического Труда на работу в бывший санаторий Четвертого управления Минздрава Украины заместителем главного врача по общим вопросам. Работа — не бей лежачего. Только щёки вовремя надувай с важным видом. Так этот великий нефтяник, кобель, завёл шуры-муры с толстой санаторной поварихой.

Такой пощёчины, такой обиды она, сделавшая из безродного сибирского татарчонка прогремевшего на весь Союз передовика труда, простить не смогла и тут же подала на развод. Развелись Гульнара и Наиль быстро, по обоюдному согласию. Она вернула свою девичью фамилию и стала снова Мансуровой.

Беда одна не ходит. С продажей дома в Узбекистане возникли проблемы, и родители попросили её срочно прилететь.

Шахтёрский городок Ангрен хоть и располагается на въезде в Ферганскую долину в самом сердце Узбекистана, но за всю свою советскую историю узбекским так и не стал. Почти половину его населения составляли русские, двадцать процентов — крымские татары, пятнадцать — турки-месхетинцы. Коренное население в городе исчислялось несколькими процентами. На угольном разрезе узбеки работать не хотели.

В Ангрене представительница советской номенклатуры всегда чувствовала себя как дома, по-хозяйски. Но уже по дороге из аэропорта Гульнара Акрамовна отметила произошедшие в республике перемены. За три часа езды на такси она увидела всего несколько славянских лиц. Татары и турки исчезли вовсе. Одни узбеки: грязные, плохо одетые, злые. Видимо, из дальних кишлаков.

А вот и родная улица в крымско-татарском частном секторе. Такси остановилось прямо у родительского дома в персиковом саду.

Калитка была открыта, но никто её не встретил. Гульнара рассчиталась с водителем и, закинув на плечо дорожную сумку, вошла во двор.

Отец лежал на песочной дорожке с проломленной головой. Дочь бросилась к нему, перевернула на спину и окаменела: всё его лицо было залито кровью, он не дышал.

— Мама! Мамочка! — по-русски во весь голос закричала дочь.

Из-за летней кухни послышался стон. Роза, цепляясь непослушными пальцами за край скамейки, пыталась подняться. Но сил не хватало.

— Слава богу! Жива! Кто сделал это?

— Узбеки… — тихо прошептала мать.

— Но почему?

— Не сошлись в цене с Акрамом за дом. Сказали, что возьмут бесплатно.

Усадив мать на скамейку, Гульнара забежала в прихожую вызвать «скорую помощь» и милицию. Схватила аптечку.

Во дворе её уже поджидали молодые узбеки с нехорошими улыбками и кусками арматуры. Они услышали крики и вернулись.

— А вот и наследница объявилась. Может, ты сама отпишешь нам дом по-хорошему.

— Не дождётесь! Щенки…