Две тысячи лет до нашей эры

Люди культуры боевых топоров за Рейном к этому времени были не более чистокровными «индоевропейцами», чем правители хурритов. На всей территории Европы устоялось пять основных образов жизни, и на повестке дня постоянно стояли вопросы объединения и распада. С точки зрения археологии картина вполне ясна, но отсутствие письменных документов создает ментальную преграду, не позволяющую перевести археологические находки в историю. Люди, перешедшие Альпы по пути из Центральной Германии в Швейцарию, были ничуть не менее реальными, чем те, что перешли Загрос по пути из Луристана в Месопотамию. Но мы знаем, что последние называли себя касситами, и потому они сразу представляются нам народом. А вот первых нам приходится называть саксо-тюрингцами, и они упорно остаются для нас «культурой», а не людьми, а об их лидере мы вообще ничего не можем сказать. Да, мы ничего о нем не знаем, но мы и о Гандаше ничего не знаем, кроме имени, да и то случайно. А если у человека есть имя, он сразу становится в нашем представлении человеком, личностью.

Из пяти образов жизни, о которых мы упомянули, три существовали задолго до начала рассматриваемого нами тысячелетия.

Первыми были древнейшие охотники, «аборигены» Европейского континента, кочевники-охотники, следовавшие за сезонными миграциями дичи, либо рыболовные общины, селившиеся вдоль лососевых рек или в защищенных эстуариях и фьордах побережья.

Вторыми мы упомянули лесных жителей, поселенцев и колонистов, издавна селившихся на не слишком сильно заросших лесом равнинах и невысоких холмах, но относительно немногочисленных (возможно, их было не намного больше, чем «аборигенов») и не державшихся за свою землю. Они постоянно двигались, очищая каменным топором и огнем новые участки для посева (это происходило не менее одного раза за жизнь поколения). Эти люди целиком зависели от собранного урожая ячменя и проса, в меньшей степени от скота – эдакие разношерстные фермеры, маргинальные землепашцы.

Третьими были строители коридорных гробниц, селившиеся вдоль побережья, люди, никогда не забывавшие о тепле и цивилизации Восточного Средиземноморья, но лишь время от времени ведущие торговлю вдоль побережья, чтобы поддерживать связи. Они были торговыми агентами, фермерами и миссионерами, и их уровень жизни был не выше, чем у людей, среди которых они селились.

Эти три образа жизни влияли друг на друга с древнейших времен – в одних районах этот срок исчислялся несколькими столетиями, в других – тысячелетиями. Но в начале второго тысячелетия до н. э. их жизнь усложнилась благодаря появлению двух новых народов. Мы встречались с ними. Во-первых, это люди культуры боевых топоров с юга России – скотоводы, колесничие, вероятно незнакомые с обработкой земли, выращиванием зерна и вообще с оседлой жизнью. Во-вторых, это люди культуры колоколовидных кубков, расселившиеся из Испании по всей Западной и Центральной Европе небольшими группами торговцев бронзовыми изделиями, пастухами, изыскателями, кузнецами.

К 1650 г. до н. э. представители двух последних групп уже не были новичками. Даже на дальних границах региона их расселения сменилось два или три поколения, и охотно или нет, но местное население к ним привыкло. В Восточной и Центральной Европе говорящие на индоевропейском языке люди культуры боевых топоров довольно быстро достигли такого же положения, как на нагорьях Среднего Востока. Более дюжины «наций» можно различить на территории, тянущейся от Греции через Балканы и Германию в Скандинавию. (Археологи, конечно, предпочитают именовать их «культурами», но одно собрание артефактов, достаточно отличное от другого, чтобы заслужить название «культура», должно предполагать разную политическую организацию.) И везде обнаруживается – может быть, с одним исключением – смешение дунайских артефактов ранних жителей с артефактами людей боевых топоров, причем последние доминируют. И без письменных документов понятно, что люди, говорившие на индоевропейском языке, стали здесь своего рода военной аристократией.