Две жены господина Н.

— Ну уж теперь-то попрекнуть меня не за что будет, — удовлетворенно сказал он сам себе и отправился на кухню ставить сковороду на огонь.

За завтраком Бетси опять почти ничего не ела.

— Нет, Митя, оладьи со сметаной мне не годятся. Этак я на первом же выступлении потеряю эквилибр, — равновесие. У меня специальное питание, Арнольди называет это диетой. Главный деликатес — пара отварных капустных листиков. А сейчас я только выпью кофе. И, пожалуйста, без сахара.

— Ты удивительная женщина, Бетси. Я до сих пор удивляюсь, как ты решилась вчера ко мне прийти.

— А что? Ты находишь это безнравственным, презренный ханжа? Надеюсь, мораль читать ты мне не будешь? Вчера я не заметила ни удивления, ни недовольства с твоей стороны.

— Ну что ты, я был счастлив. Но, честно признаться, сам бы я ни за что не решился тебя пригласить…

— Видишь ли, я не могу, как ваши уездные барышни, годами ждать, не обратит ли на меня внимание какой-нибудь кавалер, а потом еще полгода размышлять, можно ли подарить ему первый поцелуй или еще слишком рано. Цирковая жизнь — разъездная, сегодня здесь, завтра покатили дальше. И если откладывать на завтра все самое хорошее, так ничего у меня и не будет. Лучше немного счастья сегодня, чем много — неизвестно когда, а может быть, и никогда. Надеюсь, ты теперь не начнешь меня презирать?

— Ну что ты, я тобой восхищаюсь. В твоей бесшабашности есть что-то очень привлекательное.

— Никогда не угадаешь, что может показаться привлекательным мужчинам! Говорят, все пессимисты уверены в порочности женщин, а все оптимисты робко на это надеются. На самом-то деле, сказать по совести, я крайне редко позволяю себе подобные безумные поступки, так что секрет моей привлекательности (не буду скромничать!) вовсе не в них. Обычно мои поклонники, рассчитывая на скорую победу, остаются лишь в приятных ожиданиях. И не потому, что я так уж дорожу своей репутацией, а потому, что для моей цирковой карьеры нужна регулярная, я бы сказала, аккуратная жизнь, иначе вскоре я буду уже ни на что не пригодна. Я живу на деньги, которые зарабатываю сама своим собственным мастерством. Поэтому должна всегда держать себя в форме и не могу позволить себе слабости и разгульного веселья. Но нет правил без исключений, а ты — самое замечательное исключение, Митя.

— Ты все больше меня удивляешь! Вчера утром, на пустыре, ты показалась мне такой беззащитной, растерянной, слабой. Хотелось взять тебя на руки и гладить по голове как ребенка. А ты просто стальная женщина, маленькая изящная стальная пружинка.

— Ну, то, что было на пустыре, нельзя назвать обыденной ситуацией. Я сильно испугалась, когда увидела мертвую. Очень боюсь покойников. И еще мышей, особенно дохлых. Если ты когда-нибудь захочешь меня убить, покажи мне дохлую мышь во время выступления. Я сразу упаду с каната и разобьюсь насмерть.

— Ни за что! Я готов лично переловить и уничтожить всех мышей в городе, лишь бы тебе не было страшно. Ты сегодня не торопишься?

— А что? Мне пора уходить?

— Напротив, я бы хотел, чтобы мы прогулялись к торговым рядам и выбрали тебе какую-нибудь безделушку в ювелирной лавочке на память о нашей безумной ночи.

— Ты меня покупаешь? Еще бы деньги предложил!

— Не обижайся. Я просто хочу, чтобы ты иногда обо мне вспоминала.

— Я тебя и так не забуду. И потом наши гастроли в Демьянове кончаются не завтра, и я пока совсем не хочу с тобой расставаться.

Дмитрию все же удалось уговорить Бетси принять подарок. Они сходили в ювелирный магазинчик «Греза» Соломона Либерзона (место, по представлениям многих демьяновцев, являющее миру вызывающую и совершенно недоступную простым смертным роскошь) и выбрали изящную брошь с изумрудами, от которых глаза Бетси казались еще зеленее.

Брошь из «Грезы», купленная господином Колычевым (принадлежавшим к числу самых завидных женихов города) для артистки из бродячего цирка, произвела в Демьянове настоящий фурор.

Оказавшиеся в магазине Либерзона покупательницы жадно следили за судебным следователем и его дамой, понимая, что эта сенсация сделает их сегодня самыми знаменитыми рассказчицами среди всех демьяновских сплетниц.

Вскоре новость об изумрудной брошке взбудоражила все женское население города, а в особенности тех барышень, для которых Дмитрий Степанович Колычев являлся недостижимой мечтой в матримониальном плане.

Из уст в уста передавались подробности: рыжая циркачка ночевала у судебного следователя (и когда только эта мерзавка успела подцепить его на крючок?), а утром как ни в чем не бывало, людей не стесняясь, вышла с господином Колычевым под руку из его дома и потащила нового любовника в торговые ряды к ювелиру, где выпросила весьма дорогую золотую вещицу с камнями, и не с какими-нибудь, а с крупными изумрудами.

Очевидцы приобретения брошки утверждали, что эта канатная плясунья вела себя крайне бесцеремонно, впрочем, нынче, к несчастью, так принято… Развелось слишком много жриц свободной любви!