Две жены господина Н.

Пользуясь вновь обретенной безнадзорностью, Колычев вызвал для беседы Прасковью Губину, племянницу сторожа Евсея Губина. Прасковья служила когда-то горничной в доме Новинских, еще при старой хозяйке, и проходила свидетельницей по делу об убийстве Матильды Генриховны. Дмитрий Степанович понимал, что давно пора было с ней поговорить, но все как-то откладывал за текущими делами. А что оставалось — только-только соберешься вызвать Губину (которую, собственно, и свидетельницей по делам, находящимся в производстве, считать нельзя), а тут глядь — новый труп найден…

И все же, если уж держать в числе подозреваемых Евгения Новинского, то побеседовать с Губиной о том давнем убийстве Матильды Новинской, да и вообще о жизни в их доме необходимо.

Прасковья страшно боялась идти к следователю, и Колычеву пришлось обратиться за помощью к Дусе Мищейкиной, Васькиной пассии.

Дуся вместе с Прасковьей состояла в штате прислуги «Гран-Паризьен», лучшей городской гостиницы, и по работе была хорошо знакома с Губиной. Судебный следователь, хозяин Дусиного жениха Василия, казался девушке совсем не страшным, а добрым и веселым.

Она втайне мечтала, что Васин барин когда-нибудь женится и пригласит ее в свой дом горничной — женатому-то господину потребно больше прислуги, чем холостому, а как начнут новую прислугу нанимать, Василий за Дусю словцо и замолвит. И почему бы следователю не нанять на место горничной именно ее? Тогда Вася и Дуся тоже смогут пожениться, жить в одном доме и служить вместе. Вот было бы счастье!

А уж барин-то Колычев — такой хозяин, что поискать, другим не чета. Не злой, не жадный, не придирчивый, за разбитые тарелки у Васи из жалованья не вычитает, к праздникам наградные выплачивает, работой не слишком грузит… В таком доме служить — одна радость!

Дуся всячески старалась угодить молодому следователю и понравиться ему — авось вспомнит, как женская прислуга станет нужна. Она уговорила Губину не бояться и пошла к Колычеву вместе с ней.

Дмитрий Степанович предложил женщинам чаю, вел себя приветливо, шутил, улыбался, и Прасковья постепенно оттаяла и стала довольно подробно и откровенно отвечать на его вопросы.

Сначала Дмитрий не видел большой разницы между ответами Прасковьи, записанными в давнем протоколе по горячим следам, и сегодняшними, разве что какие-то мелкие незначительные детали с годами забылись. Но постепенно выяснилось, что тогда Губина кое-что утаила…

— Это ж была такая страшная картина, господин следователь, словами передать невозможно — барыня на кровати мертвая, вся в кровищи… Все постельное белье залито, и даже на пол лужицы натекли… Мне аж дурно стало… И испугалась я очень — на помощь надо звать, за полицией бежать, а на кого они подумают? Ясное дело, на меня. Меня барыня-покойница не любила, бывало, накричит, из жалованья вычтет, а то и пощечин надает. Оно, может, и за дело, я тогда молодая была, нерасторопная, всякое случалось — то чашку ее любимую севрского фарфора разобью, то кружево на блузе присмолю утюгом. А барыня была суровая! Но говорила всегда: «Наказания без вины не бывает!» и наказывала.

Один раз кольцо у нее дорогое пропало, так она меня в участок отправила и под арестом держала, пока кольцо не нашлось. И все про это знали… Я тогда так боялась, что меня за убийство засадят, скажут, отомстить хозяйке за свои обиды решилась… Но, слава богу, на меня не подумали. А я как вошла в ее спальню, как увидела… Стою над хозяйкой покойной, плачу и думаю: все, жизнь моя загубленная. И тут смотрю, пеньюар барынин шелковый на полу валяется весь изгвазданный, мятый и следы на нем, ну такие, — Прасковья запнулась, помолчала и залилась краской, — ну, семя на нем мужское… Неужто, думаю, барин с барыней вечером баловались, до того, как он в гости к соседям ушел? Странно оно очень, Матильда-то Генриховна была характерная и строгая, бывало, неделями мужа до себя не допускала, от прислуги такое не скроешь.

«Подите, — говорила ему, — от меня прочь, мне противны ваши грязные домогательства». Ну а барин тоже особо-то и не домогался. А тут вдруг этакое безобразие посреди комнаты разложено. Сколько в доме служила, такого не видывала! Ну я мозгами пораскинула — что уж мертвую срамить? Сейчас чужие мужики набегут, полиция, пристав, все смотреть будут — стыдобища! Взяла и убрала пеньюар попачканный, а после уж за людьми побежала. Вы меня простите, я, может, не то говорю, может, об этом молчать надо… Но мне вот вспомнилось, а у нас, у баб, что на ум пришло, то и на язык попало. Да и Дуся мне велела рассказывать вам все как на духу. Дядька мой, сторож Евсей, тоже говорит: мол, молодой следователь с большим пониманием к людям подходит. Только я об этом сраме всегда молчала, впервые довелось говорить, да еще с мужчиной…

По лицу Прасковьи снова пошли красные пятна.

То, что рассказала Губина, нужно было обдумать всерьез. Дмитрий вынес в сад плетеное кресло с мягкой подушкой и комфортабельно устроился в тенечке с хорошей сигарой.