Две жертвы

— Зачѣмъ не сказала?! Да какъ же сказать было? Выслушай ты меня, сударыня. Вотъ я стара и всю жизнь прожила на графской службѣ, еще матушку ихъ, покойницу, царствіе ей небесное, выняньчила, ихъ всѣхъ, изверговъ, выняньчила. Многаго я на своемъ вѣку навидалась… Въ Питерѣ жила, такъ чего-чего тамъ тоже не было, а все же николи не думала, что на старости лѣтъ такіе грѣхи придется увидать… Здѣсь-то я, въ Высокомъ, лѣтъ пять какъ живу, а допрежъ того жила у старшаго его брата, у Николая Петровича. Злодѣй онъ тоже и разбойникъ, и нашего съ пути сбилъ попервоначалу. Вѣдь, это ты вотъ, можетъ, ничего не знаешь, ничего не слыхала, а на сотни верстъ спроси, кого хочешь, про Николая Петровича, всякій тебѣ скажетъ, что разбойникъ. Онъ воровствомъ и душегубствомъ промышляетъ, онъ уже не скрывается, никто съ нимъ ничего подѣлать не можетъ: всѣ его боятся. Тутъ хоть, по крайности, тихо да съ опаской, а онъ все открыто. Въ домѣ срамоты не оберешься, на моихъ глазахъ что было!.. Не втерпежъ мнѣ стало глядѣть, взмолилась я графу Михаилу Петровичу: «возьми, молъ, твою мамку, къ себѣ въ Высокое, за твоими дѣтками ходить буду, твоей графинюшкѣ угождать стану!» Ну, и взялъ онъ меня, и попала я изъ одного омута въ другой…

Ганнуся слушала старуху, не прерывая ее, но и безучастно.

Только вдругъ она нѣсколько оживилась.

— Петровна, скажи мнѣ про первую жену его… Знала ли она все? отчего умерла она, бѣдная? съ горя видно? говори-же!..

— О ней-то, сударыня, и я пришла говорить съ тобою, — отвѣтила старуха какимъ-то совсѣмъ новымъ и страннымъ голосомъ:- про нее, горемычную, тебѣ и знать надо…

XI

Старуха обошла вокругъ скамейки, заглянула за кусты, чутко прислушалась на всѣ стороны. Но все было тихо, она не могла разслышать никакого подозрительнаго звука, только высоко въ древесныхъ вѣткахъ время отъ времени вздрагивала съ просонья какая-то птица и тихо шуршали задѣтые ея крыльями листья.

Ганнуся сидѣла не шевелясь ни однимъ членомъ, опустивъ руки на колѣни, уныло склонивъ голову, будто мраморное изваяніе. Старуха снова подошла къ ней, присѣла рядомъ съ нею и начала шептать почти на ухо:

— Слушай, матушка, — вотъ какъ пріѣхала я въ Высокое, ажно душа во мнѣ встрепенулась отъ радости: графиня молодая, красавица, да добрая и ласковая; дѣточки словно ангельчики. Меня, старуху, даромъ, что раба я и старая да глупая, а полюбила сразу какъ родную, всякую ласку мнѣ оказывала. Ну, и я въ ней души не чаяла, только о томъ и была моя забота, какъ бы угодить ей, да лучше присмотрѣть за дѣточками. Радовалась я и на графа, думала: ну какъ съ такой женой добрымъ человѣкомъ не сдѣлаться. И все-то на первыхъ порахъ казалось мнѣ у нихъ тихо да гладко. Только не надолго: не пробыла я здѣсь и двухъ мѣсяцевъ, какъ стала замѣчать то то, то другое. Графинюшка иной разъ вся въ слезахъ къ дѣточкамъ выйдетъ, хоть и пробуетъ скрывать свое горе, свои слезы, да не можетъ. Я къ ней. Матушка, говорю я, золотая моя, о чемъ плачешь, повѣдай мнѣ свое горе, будь милостива! Крѣпилась она, крѣпилась, да и повѣдала: «Какъ мнѣ, Петровна, не плакать, какъ не горевать. Шла я замужъ, думала счастливѣе меня нѣтъ на свѣтѣ, жила первое время какъ въ раю, — да не надолго того райскаго житья хватило»…

«Тоже, что и со мною! — подумала Ганнуся:- не я первая; но развѣ отъ этого легче?! одна погибла, такъ другую погубить надо!..»

Петровна продолжала:

— Да въ чемъ, спрашиваю, горе твое? кажись, у насъ ладно, вонъ, вишь, дѣточки-то какія здоровыя, славныя; аль муженекъ чѣмъ обидѣлъ? «Ахъ, говоритъ, кабы обидѣлъ разъ, я бы его простила, и другой, и третій разъ простила бы, а, вѣдь, онъ всегда, кажинный день обижаетъ. Прежде для него лучше да краше меня никого на свѣтѣ не было, — теперь все не ладно. Одна я про то знаю, что выносить мнѣ приходится! Опостыла я ему, Петровна!»