Две жизни

Из расщелины скалы, пенясь и звеня, падает родник. Светлый, холодный. С удовольствием моюсь родниковой водой. От нее заходятся руки. Полощу рот — стынут зубы. Обливаюсь — горит тело, будто меня в печь бросили. А на берегу, стеля по реке дым, работает костер. Варят уху. «Бедные горожане, — думаю я, — вместо леса им достаточно парка, вместо реки — бассейна, вместо пустыни — пляжа. Как же они обворовывают себя!»

— По лод-кам! — разносится над рекой зычный голос Соснина. Он кричит с кормы катера, приложив руки ко рту.

— Мы еще не ели, — машет ему в ответ руками Коля Николаевич.

— Будете кушать в пути. По ло-о-од-кам! Марш! Марш!

Ах, какой молодчина Соснин! Ну конечно, надо есть в пути. Катер пыхтит, лодки плывут, вода журчит, по сторонам лес, над головой синее небо, а под носом миска с дымящейся ухой. Если есть счастье, то оно рядом со мной. Но, к сожалению, счастье никогда не продолжается долго. Одна из лодок первой двойки текла, — видно, вовремя не отлили воду или течь усилилась, но лодка захлебнулась и стала тонуть. И потянула на дно напарницу.

— Тонем! — истошно закричал Баженов.

На катере уже заметили аварию.

— Руби буксир! — срывая голос, прохрипел механик.

А нас уже несет. И катер несет, его тащат лодки. Механик бросил якорь. Но все равно несет. А лодки уже разворачивает, ставит поперек реки, и как только поставит, так тут и конец. Это всем ясно, даже Шуренке. Якорю же никак не ухватиться. Дно галечное, не во что запустить ему свои когти. Нас несет на мыс. Там водоворот. Там нам могила.

— А-а-а-а-а! — кричит Баженов.

Яков сбрасывает с ног сапоги.

— Яша, что ж делать, Яшенька? — жмется к нему Шуренка.

— Не лезь! Отцепись, говорю! — отталкивает он ее от себя.

— Надо рубить канат, — спокойно сказал Перваков.

— Да, иного выхода нет, — согласился Зырянов. — Якорь, по всей вероятности, не зацепится.

— Это не поможет, — сказал Коля Николаевич, собирая в узел свое барахлишко.

— Нам — да. Но катер не погибнет. Это ведь наши лодки его тащат, — сказал Зырянов.

— А нам, значит, погибай? — закричал Сторублевый. — Значит, тонуть?

— Небось, дерьмо не тонет, — усмешливо-враждебно сказал Перваков и достал из ножен широкий, сделанный из японского штыка нож. Он пошел к передней двойке, чтобы полоснуть канат. Но тут закричал Соснин:

— Якорь встал! — И и наступившей тишине стало слышно, как журчит у бортов вода.

— Подтягивай лодки к берегу! — донесся голос механика.

— Понятно, понятно, — пробурчал Перваков и отвязал ближайшую лодку. С канатом переправился на ней к берегу, привязал канат к лиственнице. После этого буксир перерезали. Течение понесло нашу флотилию, но канат ее держал, и она стала поджиматься к берегу. «Исполкомовец», словно обрадовавшись, что наконец-то отвязался от лодок, быстро пошел вверх и скрылся в протоке. Не прошло и получаса, как к нам явился Соснин.

— Километрах в полутора отсюда, в районе протоки, стоит избушка бакенщика. Туда. Ясно? А я поеду в Чирпухи, есть такой поселок, буду говорить с Хабаровском, с Костомаровым. Ясно? Прошу выполнять приказ. В избушке я оставил свою вьючную суму. Прошу присмотреть. Марш, марш!

— Ловко получается, едят те в уши: катер не осилил, а мы должны тягать. Какая плата будет? Тягать лодки не наша обязанность, — сказал Яков и вытянул шею, повернув ухо к Соснину.

— Любая работа входит в обязанность. Ясно? Марш, марш! И не разговаривать, иначе уволю. Ясно? — И побежал по косе к протоке.

— Так, нас шесть мужиков, вот по три лодки и выходит на каждого, — сказал Перваков. Он выстроил гуськом три лодки, впрягся и легко зашагал.

— Эй, может, и наши прихватишь заодно? — крикнул ему Коля Николаевич.

Перваков не ответил.

— Давай и мы так, — сказал я.

Но у нас ничего не получилось. Больше того — каждую лодку мы переправляли вдвоем, потому что, если одному — ее заносит то на берег, то на быстрину; поэтому один из нас толкал в корму, а другой тянул лодку за нос. Так незаметно подошел вечер. Хотели мы было устроиться на ночлег в домишке, но окно в нем без стекол, потолка нет, просто крыша со щелястым фронтоном. Конечно, в таком помещении комары съедят заживо. Остались ночевать в лодках. Отъехали на середину. Бросили камни-якоря. И спать. Уже давно ушел дневной свет, уходят и сопки. Подымается луна. Все затихает, только за кормой журчит вода да где-то далеко от реки считает года кукушка.