Две жизни

– Я совестью не торгую и взятки ни за какие услуги не беру. Девушке вы нанесли и моральный и физический вред. За моральный удар вы ответите жизни; он не останется безнаказанным и верн„тся к вам с той стороны, откуда вы его никак не ожидаете. От вашего собственного реб„нка вы получите такую же пощ„чину. А за удар физический вы ответите судебной власти и понес„те заслуженное наказание, – говорил И., доставая из саквояжа футляр с фотографическим аппаратом.

– Пожалейте меня. Не знаю, зачем эта злая девчонка рассказала вам о мо„м сыне. Это мо„ единственное сокровище. Умоляю вас, не губите меня. Я впервые ударила е„ за то, что она выдала меня перед вами. Пожалейте несчастную мать,

– бормотала она прерывающимся голосом.

– Почему же вы не пожалели единственного реб„нка своей сестры? Женщины, несчастье которой составляете вы до сих пор, – продолжал И., вс„ так же сурово глядя на не„.

– Вы ещ„ слишком молоды. Вы не знаете бедности. Вы не можете ни понять, ни судить меня, – жалобно говорила женщина. – Но если вы не выдадите меня родителям Лизы, клянусь жизнью своего сына, что пальцем не трону больше девчонку.

– И будете продолжать есть хлеб вашей сестры, жить в е„ доме, разыгрывать в н„м хозяйку? О нет, вы слишком дорого цените благополучие вашего сына и слишком д„шево – три жизни ваших родных. Только тогда я вас не выдам, если вы уедете из дома сестры.

– Куда же я денусь? Вы так говорите, потому что не знали нужды и не понимаете жизни. Чем я буду жить? – раздраж„нно спросила т„тка.

Вторично по лицу И. скользнуло нечто вроде усмешки, едва уловимой, так что я подумал, что, пожалуй, и в первый раз на его лице, как и сейчас, просто играл колеблющийся свет горящей свечи.

– Вы должны работать, – тихо сказал он. – Работать? Оно и видно, что сами-то вы и гроша не заработали, просидели на шее папеньки с маменькой, как и ваш братец, и не понимаете, о ч„м тут болтаете, – злясь и фыркая, говорила т„тка.

– Я повторяю, – чрезвычайно спокойно, но с непоколебимой волей возразил И., – что единственное условие, при котором я согласен покрыть ваш грех и взять на себя таким образом часть вашего преступления, – это условие немедленного отъезда из дома сестры и лично ваш труд. Вы должны сами зарабатывать себе на хлеб и научить тому же вашего сына.

– Я не кухарка и не гувернантка, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Я барыня, слышите вы, ба-ры-ня! Была, есть и буду!

– Достаточно сейчас взглянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться, что вы не барыня в том смысле, в каком должно понимать привилегии этого понятия – высокую культуру, самодисциплину и самообладание, – ответил И.

– Вы очень дерзки и самонадеянны. Я никуда не уеду и ничуть вас не боюсь,

– закричала т„тка.

– Ах, если бы вы понимали, что вам следует бояться только себя, вы сумели бы защитить сына от всех бед и вывели бы его в люди. И не был бы он, вслед за вами, приживальщиком, обещая стать негодным человеком. Вы боитесь, лишиться сестринского крова, отравленного для не„ вами. Но поймите же, я не угрожаю, не запугиваю вас, только разоблачу перед родными. И они не станут более терпеть вас у себя ни минуты, и вы останетесь на улице. Уйд„те добровольно, я обещаю найти вам работу. Вы должны понять, что трудиться обязаны все, а вы – в особенности.

– Да не могу я быть гувернанткой, – снова закричала она. – Никому не может прийти в голову допустить вас к детям. Помимо дурного характера, помимо эгоизма и злобы, которыми вы дышите, как кипящий кот„л, вы не имеете даже начального понятия о такте. А бестактный человек, даже добрый, так же вреден реб„нку, как плохой зараженный воздух. Я имел в виду дать вам письмо к своему другу в Москве. Он вед„т большое литературное дело, и ему нужны переводчики. Платит он очень щедро. Кроме того, он, наверное, сможет выделить вам небольшую квартиру в сво„м доме. Пока вы не съели ни одного куска хлеба, заработанного своими руками и головой, – вы не можете понять счастья жить на земле. Его приносит только честный труд.

Т„тка теперь молчала. Я несколько раз оглядывался на не„, и мне казалось, что слова И. действовали на не„ успокаивающе. Глаза е„ перестали источать ненависть, расстроенное и безобразное от злобы лицо становилось спокойнее: и даже какое-то благородство мелькнуло на н„м, как сквозь серую пелену дождя пробивается бледный луч солнца.

Лиза вс„ ещ„ не приходила в себя. И. встал, наклонился к девушке и откинул прядь волос с е„ лица. Щека вздулась: видны были ссадины, огромный кровоподт„к становился почти ч„рным. И. взял фотографический аппарат. Но в ту минуту, как он хотел его открыть, рука т„тки коснулась его, и она едва слышно сказала: – Я согласна.