Две жизни

Раданда обошел парадный вход и террасы, которых здесь было три, и подошел к описанному мною крылечку. Пропустив нас всех в сени, где шум голосов был сильнее и явственнее доносился из дальних комнат, похожий на гомон базара, Раданда отдал свой посох Василиону.

– Сядь здесь на стул и никого не выпускай, если захочет кто, по глупости, тайно скрыться. Если же кто будет ломиться напролом, поставь ему, Василион, мой посох поперек дороги. Тогда он отойдет от тебя и возвратится обратно. Никакими словами нарушителей запрета не устрашай и не угрожай, просто говори: «Выхода нет». Сосредоточь свое внимание на том, что я тебе сказал, сын мой. Не суди этих несчастных людей за их тупое отрицание Истины так же, как Истина нашла оправдание твоему отрицанию и послала нас, гонцов своих, возвестить тебе о нем.

Василион поцеловал руку старца, голос которого был добр и кроток, как тогда в трапезной, когда он говорил трем фигурам в незабываемую ночь: Я заметил, как слеза Василиона упала на темную руку старца и как тот нежно погладил по седой голове приникшего к нему человека.

– Уверен будь, – еще ласковее шепнул ему Раданда и жестом пригласил нас следовать за ним.

Мы прошли через три пустых, роскошно и безвкусно обставленных комнаты, миновали огромную столовую, где на столе неэстетично оставались разбросанными остатки пищи, и вошли в заполненный азартно спорящими людьми большой зал. Никто вначале не заметил нашего присутствия. Мы тихо и молча стояли у дверей. Я видел глубоко сосредоточенное лицо Раданды. Он точно молился. Внезапно от его блиставшего шара побежали розовые и белые лучи во все стороны. В комнате стало даже светлее. Голоса смолкли вдруг, точно все сразу заметили Раданду. Десяток людей оглянулись на него и на нас, и из разных углов послышалось: «Ах!», «Отец!», «Боже мой!», «Как же мы не слыхали!» и тому подобные возгласы растерянности и удивления.

– Так, так, дети мои дорогие. Недаром сказано, что не знаете ни дня, ни часа, когда сын человеческий придет. Если вы знали точно день и час, когда придет к вам Учитель И., и не смогли приготовиться к встрече с ним, что же будет с вами, когда подойдет ваша смерть к вам? Часа ведь ее не знаете. Смерти нет для тех, кто в себе жизнь вечную открыл и ее носит. Когда вы ехали сюда, вы давали обет: до смерти все остающиеся дни трудиться. Вы обещали Учителю И. к его приезду в Общину приготовить образцы своих трудов, показать результаты навой жизни. Каждому из вас была предложена вся трудовая жизнь Общины – от самых низких форм труда до наивысшей ступени художественной и научной работы. Вы все отвергли. Тогда я предложил вам самим создать себе новые формы, трудиться каждому по собственному вкусу и усмотрению. Не раз я приходил к вам, напоминал, торопил, молил не терять времени попусту, а приниматься за труд. Только немногие из вас, не больше сотни людей, вошли в трудовую жизнь Общины. Они слились с нею, своими талантами и любовью двинули многое в Общине вперед и двинулись сами в во много раз более расширенном сознании. Они – вами критикуемые и презираемые труженики, труженики на общее благо – ныне освободились от необходимости жить в уединенной Общине, им не нужны более рамки, помогающие дисциплине. Они уже обладают устойчивой самодисциплиной, они могут выйти в широкий мир как новые, полезные единицы вселенной, в которых Жизнь найдет верных слуг, содействующих выполнению Ее плана Вечности. Что же имеете вы предъявить Учителю, мои бедные дети? Результатов ваших споров и разговоров нет. А десять лет вашей жизни минуло. Учитель здесь, и вы непременно должны дать ему ответ обо всем сделанном вами, что из ваших обетов вы выполнили.

Пока Раданда говорил, люди старались отойти от него как можно дальше в глубь комнаты, точно лучи, исходившие от него, их жгли, хотя я был уверен, что они их не видели. Но с моими глазами творилось чтото странное. Я не видел теперь – как раньше – человека в плотной форме. Я видел в каждом несколько пластов мутной или светящейся материи, как бы облекавшей и проникавшей одна в другую, в самой глубине которых сверкали движущиеся центры. У тех людей, где оболочки были светлы и прозрачны, центры эти были больше, сияли и двигались с вихревой быстротой. Там, где оболочки были похожи на пласты вязкой тины мутно-серых ли зелено-черных тонов, центры эти еле виднелись и едва заметно двигались. Я взглянул на Раданду и понял – то, что я принимал за его светящийся шар, было сиянием его вращающихся центров, расположенных, как сверкающие цветы, среди массы светящейся материи, которой было окружено его тело. Сливаясь в своем движении, сверкая и переливаясь, эти центры и производили впечатление шара.