Две жизни

Не скрою, много удовлетворения доставляло мне получать приветствия и поздравления в виде телеграмм и писем от моих сослуживцев, а особенно от моих учеников университета и института: им-то по молодой прямоте душевной, конечно, и в голову не придет скрывать или, наоборот, преувеличивать свои чувства. Я вспоминаю с большим наслаждением такой случай. В конце тридцатых годов мне пришлось быть на официальном докладе в присутствии высших военных представителей Москвы в клубе Министерства обороны на Красной площади. Дебатировался важный и острый вопрос о войне «на истощение» и о войне «на сокрушение». В прениях выступал и я. По окончании прений уже далеко за полночь я вышел на Красную площадь в сопровождении своих товарищей по армии, очень почтенных по возрасту и рангу. Они еще продолжали обсуждение со мной только что слышанных мнений. Вдруг к нам бросается целая ватага молодых людей, проходивших по площади. Не обращая внимания на моих важных спутников, они окружили меня, увлекая с собой вниз к Москве-реке — гулять по набережной. Не дали мне даже проститься с моими спутниками и объяснить им происходящее.

Так буйно проявилось расположение ко мне студентов Гидрометеорологического института, оказавшихся на нашем пути.

Домой я вернулся лишь под утро. Встревоженная столь долгим моим отсутствием жена не ложилась спать.

— Неужели доклад так затянулся? — недовольно спросила она.

— Ну, ты понимаешь: доклад-то ведь был в клубе! — туманно ответил я, не желая пускаться в подробности.

Как бывает мне стыдно, когда на улице меня чрезвычайно приветливо останавливают молодые люди обоего пола, рекомендуясь: ваши ученики по университету или по институту, а я не могу не только припомнить фамилии, но и признать в лицо! Но таково действие «всесокрушающего невозвратного времени» («irreparabilis temporis», — как говорили еще в древнем Риме).

Летом 1954 года со мной произошел такой случай. Направляясь вместе с женой к станции метро «Сокол», я увидел у входа в вестибюль незнакомого гражданина, остановившегося с широко раскрытыми, устремленными на меня глазами и, по-видимому (после контузий я потерял слух и потому ничего не слышал), что-то оживленно говорившего. Приняв его за продавца какого-нибудь товара, я не обратил на него особого внимания и двинулся дальше. Но жена, дернув меня за рукав, написала на газете, указывая на незнакомца: «Товарищ Воробьев, твой бывший комиссар».

Только тут как бы покрывало спало с лица «незнакомца». Мы бросились друг к другу и, к большому удивлению уже окруживших нас любопытных, облобызались, как бывало прежде при христосовании на улицах, но не три раза, а трижды три, держа один другого за руки!

Глава 4-я В ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛАХ

После введения в 1940 году правительством генеральских званий мне постановлением Совета Народных Комиссаров было, в числе нескольких других лиц, присвоено высокое звание генерал-лейтенанта авиации, а вскоре я был назначен в Главное управление Военно-воздушных сил заместителем начальника оперативного отдела.

Наш отдел был в переходном положении общей реорганизации, еще не вылившимся в определенные формы ни в отношении структуры, ни в отношении его деятельности.

Работа в оперативном отделе для меня, как лица, лишь впервые приступившего к детальному изучению авиационного дела во всем его многообразии, конечно, была очень интересной. Но она казалась мне монотонной и слишком спокойной.

Поэтому я был очень рад, когда мне предложили перейти на преподавательскую работу в Военную академию командного и штурманского состава, созданную на базе Московской Военно-воздушной инженерной академии.

Явившись летом 1941 года к начальнику академии, я сначала поставил его в тупик: что делать со мной как с новым преподавателем в таком большом чине, когда все кафедры возглавлялись лишь полковниками.

Я его успокоил, сказав, что готов без претензий начать, с чего придется. Предложив мне выбирать любую кафедру, он отдал приказ о зачислении меня преподавателем на кафедру общей тактики, как наиболее мне подходящую.

На первых порах пришлось и для жилья удовлетвориться лишь маленькой комнаткой с еле установившимися в ней небольшим столиком и двумя кроватями по бокам. Впрочем, особых неудобств испытывать не приходилось, тем более что днем я почти не выходил из помещений кафедры, а ночью, при частых воздушных тревогах, маленькая комнатка представляла несомненные выгоды — все было под рукой, чтобы быстро собраться и выбежать в лесок возле дома. К тому же вскоре пришлось вообще эвакуироваться со всей академией к новому месту ее дислокации.

После продолжительного скитания по железным дорогам академия, наконец, осела в городе Оренбурге, в «великих воротах народов» — между Уральскими горами и Каспийским морем. Через два года (24 апреля 1943 года) постановлением Высшей аттестационной комиссии я был утвержден в звании профессора по кафедре «Общая тактика». А затем вскоре получил кафедру по военной администрации, на преподавание которой переключился.