"Две жизни" (ч. I, т.1-2)

Вам горько, что когда-то и с кем-то придется расставаться. Но ведь каждый из нас родится и так же неизбежно умрёт. И драма людей в том, что они никак не могут приготовить себя к разлуке с любимыми. Если бы мать понимала, что дети её — это только отданные ей на хранение, на временное хранение, сокровища — она бы, видя в них божий дар, который ей должно вернуть усовершенствованным, отшлифованным, не себя бы искала в детях, а видела в них ту силу высшей, единой любви, которая творит во всей вселенной. И, единясь с ним в этой любви, она поняла бы, что жизнь не только не кончается со смертью, но что уходящее её дитя больше не нуждается в земной форме и уходит в иную, более совершенную жизнь.

Так же и вы. Если вы поставили себе задачу помочь брату, и эта конечная цель сияет перед вами, — не всё ли равно, в каких формах и на какой земле будет идти ваша жизнь до тех пор, пока вы приобретёте полное самообладание и пока не расширится ваше сознание настолько, чтобы вы могли понимать без слов ход мыслей людей, успокаивать их порывы и одухотворять их творческие силы. Только достигнув этого состояния, вы можете встать на одну ступень с братом и стать ему действительно помощью.

— Я многое понял сейчас, что прежде мне казалось бредом моей души, Хава. Но есть ещё много такого, чего я не понимаю и очень боюсь спрашивать.

— Лучше всего, Левушка, не спрашивайте ни о чём. Люди, окружающие вас, так высоки, что всё, что вам необходимо знать, они скажут сами. И не подвергнут вас ни одному испытанию, которого вы не в силах перенести.

— Не знаю, Хава, может, оно и так. Но… Генри, бедный Генри не смог выдержать.

— Нет, не Генри в этом виновен. Генри выпросил, вымолил у Ананды, чтобы он взял его сюда. А сэр Уоми предупреждал, что надо в этой просьбе отказать. Ананда не поверил мудрости сэра Уоми, а уступил мольбе и клятвам мальчика по своей божественной доброте — и теперь принял на себя удар и должен отвечать за измену Генри.

— О Хава, благодарю вас тысячу раз за всё, что вы мне сказали. Я никогда не буду просить моих друзей ни о чём. Да, впрочем, если бы вы только знали, как я невежествен. Неудивительно, что я сознаю своё место и не стремлюсь куда-то вылезать.

— Чем выше и скромнее человек, тем он лучше понимает величие другого и тем скорее может вступить на свой путь. Но вот идут наши друзья, — вставая навстречу сэру Уоми и И., сказала Хава.

Я был поражен, каким усталым выглядел И. — О Лоллион, я готов год караулить ваш сон, только пойдёмте скорее домой, — бросился я к своему другу, совсем расстроенный. И., всегда свежий, юный, — сейчас выглядел так, точно прожил за одну ночь двадцать лет.

— Не тревожься, Левушка. Сейчас нам Хава даст кофе, и я снова буду свеж и силён. Я просто долго сидел в одном положении, меняя компрессы, и несколько устал.

Высказав ему огорчение по поводу того, что я не смог разделить его труд, я усадил его на своё удобное место, подал ему кофе и всё шептал:

— Ведь вы умеете спать сидя, с открытыми глазами. Я вас прикрою; никто не увидит; ну хоть часочек поспите. Я с места не сдвинусь.

И. засмеялся так заразительно, что сэр Уоми поинтересовался, не хочет ли тот отнять у него привилегию колокольного смеха, и тут же пересказал ему наш разговор.

В это время вошел Ананда, ведя с собой Анну. Когда она выпросталась из своего неизменного плаща, я снова восхитился поразительной ее красотой. Каждый раз, когда я видел ее, она казалась мне все прекраснее. Вся в белом, какая-то трепетная, обновленная, точно очищенная — даже дух занимало от этой красоты, от этих бездонных глаз, от этой гармонии всех форм и линий.

"Поистине она арфа Бога", — подумал я, вспомнив ее игру. Но мысли мои были прерваны поступком Анны, таким странным, таким несовместимым с ее царственной красотой.

Анна опустилась на колени перед сэром Уоми, прильнула к его рукам и зарыдала горько, что-то говоря ему среди рыданий и опускаясь всё ниже к его стопам.

Сердце мое разрывалось. Я так был поражен, что не мог двинуться с места. Я ожидал радости, счастливого смеха, ждал, что и она будет спокойна и счастлива вблизи этого полного любви человека, который всех делал счастливыми вокруг себя.

— Встань, Анна, — услышал я голос сэра Уоми. — Теперь уже нет выбора. Надо идти до конца. Я предупреждал тебя ещё раз, год назад. Я дал тебе вполне определённую задачу. Ты медлила, тянула, — о чем же теперь плакать? Что ты заставила всех все бросить и приехать спасать твою заблудшую во тьме семью? А ведь могла, без напряжения, всё сделать давно сама, если бы послушалась и исполнила то, что говорили мы тебе с Анандой.

Голос сэра Уоми звучал необычно Я услышал в нем твердость стали, всегда звеневшую в голосе Ананды. Я невольно посмотрел на Ананду. Он стоял рядом с И., и оба они меня ошеломили. Их лица были тихи, светлы, ласковы, а на лице сэра Уоми, бледном, твердом, точно мрамор, глаза сверкали лучами, как огромные аметисты.