"Две жизни" (ч.III, т.1-2)

Ученый вознегодовал на меня с такой страстностью, что даже не дал Терезите времени сказать мне что-то, о чем она думала и хотела обратиться ко мне. Он весь представлял собой комок раздражения, и мне стало очень горестно, что моя добродушная веселость была так неуместна. Излив на меня первый жар возмущения, он обратился к ней:

— Что Вы можете понимать в моем негодовании, весьма уважаемая дама? Уж не занимаетесь ли и Вы чтением чужих мыслей, как это практикует брат Франциск? Или Ваша дружба с Богом идет только в мечтах о тех фигурах, которые я видел в Ваших мозгах через гипноз Вашего друга? Надо надеяться, что ложных задач моего мышления Вам не решить, если бы даже Вы и оказались чтицей мыслей. Все же было бы весьма любопытно узнать, как поняты Вами причины моего негодования? — Профессор рычал с таким сарказмом, что Франциск бросил на него взгляд сострадания и сказал Терезите:

— Ну, вот, сестра, и начинай свой новый путь общения с бунтарями. Никогда не бойся раздраженного и не принимай его речей в свое сердце. Только стой крепко сознанием у черты Вечности. Стой ногами на земле так устойчиво, точно они к ней приклеены. Но мыслью и сердцем живи в высоком Свете и не нарушай моего завета: иди всегда со мною, протягивай свою руку вместе с моею, чтобы не мешать Свету проходить через тебя, как через новый и чистый путь.

Франциск подозвал Мулгу, шедшего все время сзади, ускорил шаги и стал разговаривать с ним на языке, которого я не понимал. Я невольно снова подумал, сколько же наречий на свете, которых я не знаю.

Между ушедшими вперед и нами образовалось некоторое расстояние, так как ученый идти так скоро не мог. Он тяжело дышал и шел с трудом. Я подумал, что он просто устал, но, когда расцветавший день осветил его лицо, я понял, что он почти болен, что ему трудна атмосфера не только Франциска, но и Терезиты. Незаметным маневром я постарался идти между ним и сестрой и уже собирался предложить ему опереться на мою руку, как Терезита сказала:

— Я очень опечалена, друг, что смех мой был понят Вами как насмешка, как мое самомнение и желание показать Вам какие-то феномены своих чрезвычайных сил. Я никакими особыми силами не владею. Но действительно в ту минуту я думала, как может быть слеп человек, достигший величия в какой-то области знаний, которые он чтит выше всех сокровищ Жизни. Ваши неосторожные слова о моем великом Учителе и друге могли бы в другом месте соткать зло и принести Вам вред. Но здесь благодаря его присутствию, благодаря его всесжигающей Любви, которая льется из его сердца, Ваши слова развеялись прахом. Вы хотите узнать, прочла ли я причину Вашего негодования и раздражения? Да, я ее прочла. Но выскажу я ее словами только в том случае, если Вы сами еще раз скажете, что желаете услышать из моих уст столь неблагородные мысли, которые для Вас самого неожиданны, так как Вы человек верный и благородный.

— Это уже переходит границы всего серьезного и становится веселым фарсом. Я очень был бы Вам благодарен, почтенная дама, если бы Вы удостоили меня чести услышать все же Ваше мнение о причинах моего негодования, которого я, кажется, ничем Вам не выказал.

— Их три, тех причин, что так язвят сейчас Ваше сердце, друг, и заставляют Вас язвить меня не формальным смыслом Ваших слов, но тем едким тоном злобы, которым они произносятся. Я еще раз спрашиваю Вас: хотите ли Вы, чтобы я их сказала?

— Да, конечно, хочу. — Тон голоса профессора совершенно изменился, голос прозвучал неуверенно, даже недоуменно и вместо сарказма в нем слышалась растерянность, и весь его внешний вид показался мне озадаченным.

— Первая причина — это вообще раскаяние, что Вы сюда приехали. Вторая — оскорбление и унижение, что какой-то малограмотный монах, каким Вы считаете брата Франциска, мог заставить Вас подчиниться его гипнозу, с которым Вы спутали его дар прозрения и способность владеть силами природы. Третье — ревность к тому ученому, к которому Вы решились идти, ревность к его знаниям, если они есть, к его власти, если он действительно так образован, что может указать Вам Ваши ошибки.

Долго шли мы молча, рассвет сразу перешел в чудесное утро. Я взглянул в лицо ученого и был потрясен его видом. Он был желт, глаза провалились, и под ними лежали темные круги. Нос его заострился, весь он, казалось мне, еле держится на ногах.

Франциск остановился и поджидал нас. Когда мы подошли, он снова протянул ученому коробочку с шоколадными квадратиками.