"Две жизни" (ч.III, т.1-2)

От слов Владыки огромная волна радости, точно вал океана, прокатилась по мне.

Еще раз я осознал, какая грандиозная перемена совершилась во мне. Зрение, слух, физическое тело — все было легко, гибко, ни в чем я не испытывал затруднений и даже представить себе не мог, чтобы слабость закралась в какой-либо орган моего проводника. Поразило меня только то, что я видел все вовне сквозь стены здания, но внутренняя стена, охранявшая лабораторию Владыки, была для меня непроницаемой. Читавший мои мысли, как открытую книгу, Владыка сказал мне, улыбаясь:

— Ты встретился на опыте с главнейшим из духовных законов: нет тайн и преград в делах движения духа. Есть только сила духа и его чистота, в самом человеке живущие. Ты видишь все там, где духом поднялся и овладел. Но там, где сила духа твоего ниже сил встречаемых тобою факторов, ты ни видеть, ни слышать не можешь.

Будь готов! Предостерегающие слова Владыки не успели отзвучать, как дверь бесшумно отодвинулась, открывая перед нами зияющее пространство, все охваченное огненной рамой. Через такую же огненную раму я видел вошедшими сюда Владыку-Главу и Андрееву, когда мы впервые входили в лабораторию стихий. Только теперь, мне казалось, огонь дверной рамы бушевал гораздо сильнее. Мне самому было удивительно и странно, что огонь рамы не устрашал, а радовал меня, возбуждая во мне энергию. Мысль об этом мелькнула, я произнес имя: «Мория» и одновременно с Владыкой переступил страшный порог. При первом же шаге в комнату Владыки-Главы я услышал треск и как бы раскат дальнего грома; но все вокруг было заполнено туманом, и я не понимал, ни откуда идет гром, ни где я, не знал даже, тут ли мой Владыка-Учитель. Я остановился, полный радости и силы, и еще раз тихо произнес: «Мория».

— Почему ты входишь ко мне, друг, произнося это имя, когда ты знаешь имя более могущественное, имя Великого, пославшего тебя сюда?

Передо мной в рассеявшемся тумане стоял Владык Глава, и это его голос я услышал среди густого тумана.

— Привет тебе, Владыка-Глава, — ответил я, — Прости, что я называю тебя так, но иного имени твоего я не знаю. Я назвал священное для меня имя Мории, имя Учителя, так много помогавшего мне в жизни, только потому, что имя Божественное — навсегда живущее теперь во мне — не смел произнести громко. Прости, если я поступил не так, как следовало.

— Войди, друг, будь здесь не гостем и не учеником, но четко сознавай себя частицей Единого, для труда и служения которому ты сюда вошел, и во мне зри тоже только частицу Единого. Все те, кто мог увидеть Божество Земли, приносят Его труд не только в те места, где они сами живут, но и во все души человеческие, готовые принять новое слово, посылаемое им Богом через своих гонцов. Во имя Единого Бога я приветствую тебя, и да сойдет Его благословение на наш взаимный труд.

Владыка-Глава взял меня за руку, и я увидел, что комната, где я стоял, была вовсе не похожа на лабораторию моего Владыки. В ней не было столов с башнями, а стояло множество шкафов с книгами, несколько письменных столов и какой-то один грандиозный прибор, пожалуй, по своим размерам тоже напоминавший башню.

Не успел я оглядеться, как Владыка-Глава снова спросил меня:

— Что же ты не приветствуешь свою подругу? Ведь ты немало думал о ней, когда спускался сюда?

Я недоумевающе оглянулся на Владыку, так как не видел нигде моего дорогого друга, Наталью Владимировну.

Звонкий смех донесся ко мне откуда-то сверху, и, наконец, я различил ее, тучную и плотную в моей памяти, — казавшуюся сейчас крохотным ребенком. Зарывшись в грудах книг, она сидела на одной из высоченных полок, куда ее, очевидно, посадил Владыка-Глава. От всей ее фигуры шел свет, которого я раньше в ней не замечал, и даже смех ее показался мне особенно мелодичным, лишенным всякого сарказма, так свойственного ей прежде.

Владыка-Глава подошел к полке — и в один миг Андреева стояла рядом со мной.

Посмотрев в ее лицо и глаза, я застыл от удивления и не мог произнести ни слова.

Перемена в ней была для меня не переменой, каких я в ней уже немало видел, но целым переворотом.

Все в ней как будто было то самое, что я хорошо знал; и вместе с тем все было незнакомое, высокое, святое. Глубочайший серьез, доброта и свет мира лились от всего ее образа. Я смотрел на нее во все глаза, она, в свою очередь, молча глядела на меня и покачивала головой.