Две жизни. Часть 4

Мой вам последний завет: где бы вы ни жили, каким бы трудом вы ни занимались, каких бы людей вы ни встречали, никогда не думайте, что одни лишь тяжёлые внешние обстоятельства подавляют и губят людей. Впишите в своё сознание, в сердце, в память навечно, что все внешние обстоятельства каждого человека, какими бы они ни были, как бы тяжелы они ни казались вам и поставленному в них человеку, все – повторяю – его обстоятельства защищают его вечную жизнь, а не подавляют или губят её. Помните вечно о величии и ужасе человеческих путей, благословляйте их, не делая в них разницы. Ибо и те, и другие отныне одинаково священны для вас. Примите благословение Любви, посылаемое всем вам Светлым Братством, примите мир, радость и помощь его как привет вашей новой жизни и не забывайте: оно признало вас равными себе. И да не огорчат вас больше никакие отрицания ваших доблестей и талантов; да не нарушит вашей внутренней гармонии никакое непризнание вас людьми. Будьте благословенны именем Светлого Братства – мир вам!

Иллофиллион благословил всех и низко, касаясь земли рукой, поклонился всем.

– Идите, друзья и братья, радуйтесь счастью возвратить Жизни те дары и таланты, которые Она дала вам в веках, и, очищенными, приносите во все дела и встречи не себя в талантах, но таланты в себе.

Глаза стоявших людей сияли, точно лампады. Казалось, им жаль было оторвать взгляд от сверкавшего красотой и мощью лица Иллофиллиона. Медленно они поклонились ему и стали выходить из трапезной. Только сейчас я понял, что дверь в трапезной была одна, именно та, широкая, через которую мы вошли.

Люди выходили поодиночке, и каждый отдавал два поклона: настоятелю и нам всем. Все мы, следом за Иллофиллионом, отвечали на их поклон. Я видел, как рука Али благословляла каждого выходившего, я слышал, как каждому Он говорил одно или несколько слов. Я понимал, что в этих словах Али определяет каждому предстоящий ему труд и место для его новой жизни. Но я понимал это духом, а не своей телесной формой. Мне казалось, что Флорентиец даёт мне это понимание и приказывает передавать каждому Его благословение, Его такт и мир.

Трапезная пустела. Столы, где сидели согбённые фигуры и откуда братья-подавальщики бесшумно убрали посуду, передав её через окошечки в левой стене на кухню, теперь блистали белизной и чистотой, быстро и бесшумно вымытые братьями-столовниками. За этими белыми пальмовыми столами, среди уже почти пустой трапезной, ярко залитой светом ламп внизу и светом из окон наверху, где, как я понял, были кельи братьев и сестёр Общины, оставались только три фигуры.

Последний сияющий счастьем и радостью брат вышел, отдав свой поклон благоговения и любви. Я заметил теперь, что три фигуры вовсе не добровольно оставались сидеть за столом, что они делают попытки выпрямиться, желая уйти вслед за остальными, но не могут этого сделать, как не мог злобный карлик оторваться от пола перед Франциском в маленькой детской трапезной в Общине Али.

– Встаньте, несчастненькие, любимые детки мои, которых не смогло и не сумело выносить сердце моё, и в том вина моя, а не ваша, – раздался голос настоятеля. И был этот голос до того нежен и ласков, столько было в нём любви и трогательного желания защитить, что слёзы невольно покатились по моей щеке, и я воззвал всеми силами к божественному милосердию Флорентийца.

«Мужайся и твори действенную Любовь, только так могу помочь через тебя», – услышал я его дивный голос и устыдился своей слабости. Я мгновенно овладел собой.

– Не защитила и не раскрыла сердец ваших моя Любовь, и в том вина моя, а не ваша. Не приобщило вас к деятельности мира и радости усердие моё, и то вина моя, а не ваша. Я не сумел найти путей и способов для вашего освобождения, я был вам примером слабым и малым, да будут небеса взыскательны ко мне, но благи и милостивы к вам. Простите мне, родные мои, дети мои любимые, что я не смог, не сумел защитить вас, мне порученных. Да будет сердце моё века и века местом успокоения и защиты вам постольку, поскольку небеса, справедливые и чистые, могут утвердить нашу связь.

Голос настоятеля, весь его облик и весь ореол Света, окружавший его, точно огромный сноп огня, потрясали мой организм, через который, как я чётко сознавал, передавалась сейчас колоссальная сила Флорентийца, вливаясь в ореол Раданды.

Я ясно видел, как в его ореол лилась также и сила Али, и ещё несколько струй, огненных, алых и синих, образуя чудесную громадную пятиконечную звезду. Зрелище это было величественным и торжественным, и я ощущал себя не просто находящимся в великом храме, но так, точно силы Самой Жизни вошли сюда.

Неожиданно для меня Раданда, всё держа руки скрещёнными на груди, опустился на колени и поклонился в ноги трём сидящим фигурам. Я забыл обо всём, я точно вышел из тела и слился с огнём Флорентийца. Я видел не только тела этих сидящих фигур, но и их горящие ауры, и понимал разницу их трепетавших огней.