Две жизни комэска Семенова

Бань в Сосновке – чуть не в каждом дворе. Выбрали получше да почище, на каждый взвод, отрядили бойцов на заготовку дров и веников. Через пару часов над трубами курился дым, бойцы по очереди заходили в маленькие избушки, откуда выскакивали красные, распаренные, исхлестанные вениками, с криками обливались холодной водой из колодца и, одевшись, садились в тенек, расслабленно курили, травили байки и громко хохотали.

Охотники разошлись по окрестным перелескам бить фазанов и зайцев, рыбаки рассыпались по берегу удить рыбу. Трое самых заядлых, пользуясь всеобщим благостным настроем, отпросились на озеро в полутора верстах к северу, под самой линией фронта: местные раззадорили их байками про водящихся в озере гигантских сомов. Те, кто с купеческой жилкой, предались радостям свободного обмена: меняли у сосновцев гуталин на сало, муку на соль и чай, по курсу два к одному – сэкономленную перловку на выманенную из крестьянских запасов гречку.

Иван позвал к себе Сидора – посидеть, побалакать за жизнь. Поддавшись общей благодушной атмосфере отдыха, братья устроились возле штаба, под развесистой шелковицей, за столом с горячим самоваром и кусочками колотого сахара в расписной плошке. Душевно почаевничали и уже собирались идти париться, когда быстрым шагом во двор вошел Буцанов – в расстёгнутом кителе, хмурый и злой.

– Что случилось? – Семенов сразу догадался: комиссар пришёл с плохой вестью. – Докладывай!

Комиссар присел на колченогую табуретку, оглянулся – не слышит ли кто, повернулся к столу.

– Только что сообщили: в бане увидели у Федунова на шее золотую цепочку с крестиком, – сказал Буцанов. – Он ее сразу снял, но Петрищев заметил и сигнализировал. И знаешь, у него ведь всегда физиономия кислая, а тут прямо просиял весь!

– Так-так-так, – Семенов вздохнул, потёр ладонью лицо. – Не о Петрищеве речь… Это какой Федунов? Такой невзрачный, вроде как пришибленный? Молчит всегда?

– Ну да. Ты ещё ему сапоги с френчем отдал. Себе не взял, а этому…

– Точно… я и забыл… Так откуда у него золото, комиссар? Он же крестьянин, из бедноты, золото не то, что в руках не держал – даже не видел!

– Вот то-то и оно, – Буцанов посмотрел исподлобья на комэска. – Боюсь, дело тут нечистое…

Семенов отодвинул от себя недопитую кружку.

– Лукин!

Ординарец, поправляя на ходу ремень, подбежал к столу.

– Иди к Коломийцу, скажи, чтобы задержал Федунова из второго взвода.

– Понял, – кивнул Лукин. – И что с ним делать?

– Пусть дознается, откуда у него золотая цепочка с крестиком.

– Есть! – ординарец исчез.

* * *

Когда-то в эскадроне был свой особо уполномоченный ЧК, но потом его убили, а нового не прислали. С тех пор командир комендантского отделения Фёдор Коломиец выполнял его функции: и агентурную работу вел, и дознание, и приговоры в исполнении приводил, полностью оправдывая прозвище «Ангел Смерти».

Он, не раздеваясь, валялся после баньки на неразобранной кровати, мрачно глядя в потолок – то ли дремал с открытыми глазами, то ли думал какую-то невеселую думу. Впрочем, других дум у него и не бывало.

Выслушав принесённый Лукиным приказ, Коломиец поднялся, потянулся, вытащил из-под подушки наган, сунул в лежащую рядом на табуретке кобуру, перепоясался. Кивнул на сапоги, покрытые расправленными портянками, так делается на случай возможной тревоги: сунул ноги – и уже обут.

– Как знал, – хмуро сказал он. – Слишком всё было хорошо. Так не бывает.

Федунова, прямо из бани, краснолицего, с налипшим на лоб ошмётком берёзового листка, привели в дальний заброшенный сарай, который Коломиец давно уже присмотрел для таких случаев.

Один из «ангелят» подошёл к командиру, протянул улику, зажатую между большим пальцем и мизинцем. Остальные пальцы были отсечены, судя по тому, как выглядел срез – умелой хорошо наточенной шашкой. «Ангел Смерти» взглядом показал на перевёрнутую бочку: сюда клади. Крестик глухо стукнулся о дубовое днище, сверху золотой змейкой упала цепочка.

Второй конвойный, веснушчатый малый с перекинутой через плечо пулемётной лентой, подтолкнул застывшего у входа арестованного:

– Что встал, иди!

Федунов вышел на свет, падавший в расселину прохудившейся крыши. Всё такой же вялый, будто не осознающий до конца – во что вляпался.

– Рассказывай, – велел Коломиец.

Маленький, щуплый, невзрачный человечек поежился, подождал, не будет ли уточнений. Не дождался, но переспрашивать не стал. Пожал плечами, помолчал. Наконец, разжал слипшиеся губы.

– Бабкина цепочка, – сказал сиплым голосом и закашлялся.

Коломиец железной ладонью похлопал его по костлявой спине.

– Бабки Прасковьи, – продолжил Федунов. – Она из купеческих была. Мне завещала.

Конвойный с покалеченной рукой усмехнулся и вернулся к двери, стал рядом с товарищем. Тот тоже недобро улыбался.

Обойдя вокруг Федунова, «Ангел Смерти» остановился, смерил его бесстрастным, усталым взглядом с головы до ног.

– Померла, значит, бабка?

– Померла. Ещё в шестнадцатом годе.