Двенадцать евреев, которые изменили мир

После 1945 года Шагал выполнил монументальные произведения, соединяющие живопись с архитектурой: цикл живописных полотен «Библейское послание» для музея в городе Ницце; плафон для парижской Гранд Опера; панно для Метрополитен-опера в Нью-Йорке; панно для театра во Франкфурте.

Он также работает над серией витражей для храмов и общественных зданий, керамическими панно, мозаиками, гобеленами.

В 1954—1966 годах Шагал пишет серию из семнадцати монументальных панно, которую он озаглавил «Библейское провозвестие».

Французский философ Гастон Башляр, почитатель Шагала, пишет: «История Израиля — это история деяний великих фигур. Время мира запечатлено на их лицах. Труд художника посвящен именно лицам. Марк Шагал показывает нам героев судьбы; тех, кто одним горящим взором поднимает и движет целым народом. Перед нами книга поистине человеческого вдохновения. Поскольку он много рисовал и рисовал «хорошо», Шагал стал психологом: ему удалось наделить пророков индивидуальными чертами. Но каков был возраст самого Шагала, когда он рисовал пророков? В обычной жизни художник не любит, когда ему упоминают о седьмом десятке. Но с карандашом в руках, когда он один на один с тенями и тайной прошлых, далеких времен, — разве Шагалу нельзя дать и пять тысяч лет? Он живет в ритме тысячелетий. Он ровесник тех, кого созерцает. Он видит Иова. Видит Рахиль! Какими гла- зами он только не смотрит на свою Рахиль! Что же должно происходить в сердце художника, рисующего тысячелетия, чтобы столько света излучали эти черные линии?

Не листайте торопливо эту книгу. Оставьте ее открытой на любой из ее великих страниц; на странице, которая вам «что-то говорит». И вас захватят эти великие грезы времени, и вы познаете мечту тысячелетий. Шагал и вас научит возрасту; он приучит вас к мысли, что и вы можете иметь пять или шесть тысяч лет. Не с помощью цифр и не тогда, когда мы движемся по вытянутой в линию истории, мы можем проникнуть в мрак тысячелетий. Нет, нужно много мечтать, осознав, что и жизнь — это мечта, чтобы то, о чем мы мечтаем, оказалось за пределами того, что мы прожили и что является подлинным, живым — вот оно у нас перед глазами во всей своей правдивости. Собственно, я так и мечтаю перед некоторыми листами Шагала и не могу иногда понять, в какой стране я нахожусь и на какую глубину времени я погребен. Да и какое мне дело до истории, если прошлое — вот оно, передо мной, потому что прошлое, хотя и не является моим, укоренилось только что в моей душе и порождает во мне бесконечные грезы. Прошлое Библии — это история совести. Глубина времени удваивается здесь глубиной моральных ценностей. Ученые-палеонтологи говорят нам о совершенно другой истории. У них в руках цифры, соответствующие разработанному ими точному календарю жизни когда-то существовавших ископаемых; они говорят нам о человеке четвертичного периода. Я хорошо представляю себе это существо в звериной шкуре, пожирающее сырое мясо. Я могу вообразить все это. Но я не могу не мечтать. А для того чтобы начать мечтать, нужно стать человеком. Нужно быть предком, увидеть себя в перспективе предков, постепенно перемещая фигуры, которые гнездятся в нашей памяти. Все лица, представленные в книге Шагала, — характерны. И когда мы рассматриваем их, нас захватывает великая мечта о нравственности.

И если нас посещает эта мечта, мы оказываемся вне истории, мы выходим из границ психологии. Существа, изображенные Шагалом, являются моральными существами, это образцы моральной жизни. Обстоятельства, складывающиеся вокруг них, отнюдь не нарушают центрального образа. Моральная судьба человека находит здесь великих инициаторов. Подле них и мы получаем заряд судьбоносной энергии, с ними мы можем смелее принять нашу собственную судьбу. Мечты незапамятных времен производят на нас впечатление постоянства. Эти предки нравственности продолжают жить и в нас. Время не пошатнуло их. Они как бы застыли в своем величии. Легкие волны времени успокаиваются вокруг наших воспоминаний о предках моральной жизни. Время, в меру укорененности моральной жизни, устаивается в глубинах наших душ. В Библии мы открываем историю вечности».

В 1950 году, выступая в Чикагском университете, Шагал говорит о повлиявших на его творчество двух художественных традициях России — «самобытно-народной» и «религиозной». Особую ценность для него имела русская иконопись. Недаром Шагал не только часто обращался к мотивам икон, но и стремился опираться в своем творчестве на присущую иконописи систему художественного отражения реальности.