Двенадцать королей Шарахая

Тела зажмурилась, пережидая порыв горячего ветра, раздувшего пологи лотков, взметнувшего ее волнистые пряди.

– Зачем тебе Дауд?

– Хочу, чтоб он меня просветил. Его же из училища еще не выгнали?

Тела удивленно рассмеялась.

– Не выгнали, не выгнали. Но зачем…

– Можешь передать ему кое-что?

* * *

Чеда помнила Дауда мальчишкой, наводившим ужас на весь базар. Он носился везде как сумасшедший, переворачивал бочки, крал мясные лепешки, думая, что никто не видит, и даже тряс с покупателей мелочь, чего торговцы особенно не любили. Не раз и не два ему устраивали взбучку. Сперва его отец возмущался, но поняв, что это неизбежно, а убивать паршивца никто не собирается, махнул рукой. Даже Тела, добрейшая из женщин, бегала за ним с ремнем.

Однако все признавали, что Дауд умен. Когда до него дошло наконец, что хулиганство будет однажды стоить пальца, а то и глаза, мальчишка начал работать за отцовским прилавком.

Заметив, что сын хорош в счетном деле, отец постепенно передал ему бухгалтерию. Но Дауду мало было просто рассчитывать покупателей и корпеть над амбарными книгами: он привлекал народ стихами, рассказывал истории.

Истории не бог весть какие – те же сказки, которыми матери убаюкивают детей, те же, которыми сказители на Желобе развлекают публику.

Но Дауд обладал настоящим талантом: он помнил мельчайшие детали, умел играть, голосом и жестами преображая истории, вкладывая в них то, о чем автор, возможно, даже не задумывался. Некоторые даже поговаривали, что он лучший рассказчик, чем старый Ибрагим – конечно, когда Ибрагим не слышал, – и слава о нем разлетелась по всему Шарахаю. Так его и заметил однажды наставник писцов из училищного скриптория.

Он подошел якобы попробовать медового печенья, но остался послушать историю Дауда.

Закончив, Дауд спросил наставника, рассказать ли ему еще что-нибудь, но тот ответил, что услышал достаточно, и удалился. Дауд расстроился было, однако на следующий день наставник пришел к его отцу и спросил, не желает ли тот отдать сына в обучение.

«У нас нет денег на училище», – возразил отец Дауда, но наставник по имени Амалос только улыбнулся и сказал, что обо всем позаботится.

С тех пор Дауд сильно изменился, Чеда едва узнала его в юноше, ступившем на порог чайханы.

Место встречи она выбрала сама: достаточно далеко от базара, чтобы не наткнуться на знакомых, но достаточно близко к Желобу и училищу, чтобы встреча старых друзей никого не удивила.

Дауд вырос: он всегда был длинным парнишкой, но теперь вытянулся выше Эмре. Мышц, как у Эмре, он, впрочем, не нарастил, так и остался стройным, будто тростник. Блеск в больших карих глазах и широкая улыбка никуда не делись, но пришло спокойствие, умение держаться с достоинством – этот юный ученый совсем не походил на уличного мальчишку.

Он остановился у входа, перекинулся парой слов с хозяйкой, почтительно склонив голову, сверкнул улыбкой. Наконец хозяйка соизволила подвести его к столику, за которым ждала Чеда, – самому последнему, подальше от любителей погреть уши.

Чеда сегодня переоделась в кремового цвета абайю и такую же куфию, закрывавшую все лицо до глаз. Заметив ее, Дауд просиял и прибавил шагу, легко лавируя в тесном зале, шумящем десятками голосов и скрипом потолочных опахал. В чайхану набилось множество разряженных купцов и путешественников. По их многослойным одеждам видно было, что эти люди в городе недавно: неделя-другая, и они, наплевав на приличия родины, сдадутся жару пустыни.

Дауд протиснулся наконец мимо них и вежливо поклонился.

– Прекрасный день для встречи старых друзей. – Он указал на столик. – Позволишь ли присесть?

– Конечно, – ответила Чеда, пряча улыбку. В детстве Дауд был в нее влюблен, и, кажется, чувства всколыхнулись вновь. Это следовало учитывать. Поболтать с ним, добыть сведения, но ни в коем случае не флиртовать.

Дауд, все так же улыбаясь, устроился на подушках напротив нее, но стоило ей размотать куфию, как его улыбка сползла с лица. Впрочем, Чеда не сомневалась, что теперь выглядит сносно: в конце концов, прошла неделя, и пусть ребра до сих пор болели, чувствовала она себя гораздо лучше, особенно выпив мерзкого зелья Дардзады. На вкус оно как шакалье дерьмо, зато помогает. Синяки, к сожалению, так просто сходить не желали. Она думала не показывать их Дауду, чтобы не волновать его, но сидеть с закрытым лицом было бы грубо, а она не хотела грубить тому, кого просила о важных вещах.

– Чеда, что случилось?

Она отмахнулась.

– Подралась с веткой.

– С веткой? Я бы сказал, что на тебя дерево напало, да еще и дружков привело!

– В их защиту скажу, что я женщина пылкая. Они, верно, лесного пожара испугались.

Дауд рассмеялся, успокоенный. Чеда похлопала по подушкам рядом, чтобы подсел ближе. Теперь ничего не закрывало ей обзор, да и говорить было удобнее. К тому же, так Дауду не пришлось бы постоянно смотреть на ее лицо.

Подбежал мальчик-подавальщик в голубой шапочке-куфи, застыл, ожидая заказа.

– Бери что хочешь, – сказала Чеда. – У них замечательные чаи со всех уголков света, многих я еще не пробовала. А муж хозяйки готовит ягодные пирожные – язык откусишь.