Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1

Лучше всего в такие моменты о чём-нибудь весёлом и приятном думать. Вот я и задумался. Речной вокзал – где это? Понял одно: где-то далеко от Москвы он в своё время строился. Ведь Путевой дворец, который теперь Петровским называют и в котором Наполеон в 1812 году сидел, дрожал, когда на пылающую вдали первопрестольную смотрел, тоже тогда поодаль от Москвы был. А сейчас он почти в центре города находится. И ведь всего полтора столетия прошло. Как же быстро города растут! Вот и Северный речной вокзал строили в том месте, куда канал Волга – Москва максимально близко и удобно к городу удалось подвести. А теперь и он уже в городской черте. Так, глядишь, пройдут ещё годы – и Москва с Питером в экстазе сольются. Юго-запад почти весь многоэтажками застроили, теперь строители на запад двинулись. Как оголодавшая стая набросились на деревянные домики, в которых испокон веку люди семьями жили, и на их месте железобетонные громадины возводить принялись. Торчат они, серые, мрачные, как казематы средневековые, то там, то тут, но, боюсь, скоро, кроме них, ничего уже глаза рассмотреть не смогут. И жалко не те избушки, в землю вросшие, возможно, вместо них давно надо было нормальные деревянные дома с удобствами построить, а вот огороды да сады с их плодово-ягодным богатством, которые бульдозеры своими ножами под корень срезали, до слёз жаль.

Пока думал, смотрю, мне сигнал рукой подают, вставайте, мол, люди русские, выходить пора. Ну, мы послушные, без дальнейших уговоров и принуждения встали да на выход потопали. Поезд дальше поехал, а я на стену смотрю, ищу, что там написано, чтобы понять, куда мы попали. «Водный стадион» – надпись крупная, издали видна. Вот так, в новое для себя место попал, никогда ещё в этом краю бывать не приходилось. Выходим, станция неглубокая, не то что родные мне «Динамо» да «Белорусская» с «Маяковской», хотя все они, и даже «Павелецкая», рядом с которой мы жили, когда в Москву после войны вернулись, на одной линии метрополитена находятся.

Тесть по улице сразу вперёд пошёл. Я решил было, что он к остановке автобусной устремился – там как раз толпа подошедший автобус атаковала, – но нет, он остановку миновал и дальше быстрым шагом направился. Мы за ним, а он до ближайшего поворота добрался и сразу за углом из поля зрения исчез. «Повернул, значит», – подумал я. Мы до этого поворота дошли, видим – тесть метров на десять отошёл, но остановился и на нас смотрит, поджидает. Мы подошли, а он вперёд показывает:

– Видите, там дом за деревьями виднеется, белый такой красавец? Так вот, нам туда и надобно.

Папа мой назад оглянулся, затем вперёд посмотрел оценивающе, и сказал, как точку поставил:

– А что? Нормально, до метро пешочком не дальше, чем у нас.

Но мамуля моя дорогая – она всю жизнь за меня горой стоит – ему возразила:

– Нет, Саша, ты ошибаешься, здесь намного ближе. – Немного подумала и добавила: – Чем у нас.

По всему выходило, что мы с женой там отсутствовали, поскольку на нас никто никакого внимания не обращал. Наши родители, всей четвёркой, к общему знаменателю пришли да давай друг друга убеждать, что здесь и зелени больше, а значит, воздух чище, что для ребёнка, то есть Михаила, нашего сына, а их общего и единственного внука, полезней будет. Да и для гуляния с ним здесь, несомненно, места больше, чем в тех каменных мешках, под которыми дворы подразумевались на Калинина.

Но тут как раз автобус, в который люди около метро ломились, следом за нами завернул. Ехал он тяжело, поскольку пассажиров в его нутро набилось значительно больше, чем конструкторы планировали. Мы на народ посмотрели, и я сразу же для себя вывод сделал: если нас сюда действительно сослать хотят и им это удастся, я ни в жисть на таком транспорте кататься не буду, что напрочь не соответствовало моей же любимой присказке: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Я смотрел вслед автобусу, который изрыгал из себя вонючий синевато-грязный шлейф бензинового перегара – наверное, вчера с приятелями хорошо посидели, – и думал: «Сколько человек может в таком сплющенном состоянии прожить?» – но долго ни к какому здравому решению прийти не мог. И только потом, после длительного раздумья, понял, что человек на всё способен, но я, наверное, уже через несколько минут там Богу душу отдал бы. Вот такая непонятная самому мысль в мою голову забралась.

Мысли мои вольные, никто их не контролирует, вот и мечутся они как хотят, а я их на всеобщее обозрение нечасто выпускаю. Пусть лучше там, внутри, в полной безопасности, помучаются немного, чем тут же, как их озвучишь, такой уничижительной критике подвергнутся, что и жить после этого им не захочется.