Двенадцать месяцев восхождения

Некто потел, скорбел, нервно поглядывал на клятву, которая словно бы по волшебству становилась все тяжелее и тяжелее, которая уже затмевала полуденный свет, но не бросал. Клятва сверху поглядывала на своего носильщика и посмеивалась, поскольку на его месте она себя давно бы бросила.

– Что движет тобой, почему ты так упорен? – спросила клятва от любопытства.

– Нести тебя – это вопрос моей чести, – ответил Некто. – Если я тебя брошу, то мой авторитет упадет и в чужих глазах и в моих собственных.

– Но тебя, человек, уже не видно под моей тяжестью! – удивленно воскликнула клятва неожиданно для самой себя, поскольку, конечно, не желала, чтобы ее бросали, ведь она была жива, пока ее кто-то нес.

– Ты ошибаешься, – ответил Некто. – Я себя вижу очень высоким.

Мораль: видеть себя на высоте положения настолько важно человеку, что он иногда может нести такой груз, что и сам под его тяжестью исчезает, и в прямом смысле, и в переносном, поэтому не берите на себя слишком тяжелые обязательства.

О сложности возврата благотворительности

Богатый человек щедро помогал нищим, раздавал деньги, а нищие эти деньги брали. Некоторые из них зажили хорошо. Но богатство, как и удача, – переменчиво. Богатый человек стал бедным. Задумался он, как жить дальше, припомнил, что одаривал нищих, и пошел к ним, к тем, кто разбогател с его помощью. Пошел с просьбой о помощи.

– Ты дал мне деньги по доброй воле, договора между нами нет, поэтому я тебе ничего не должен, – ответил ему один нищий.

– У меня и своих проблем хватает, – ответил ему другой нищий…

– Мне многие давали, не только ты. Я тебя не могу отделять от других. Иди своей дорогой, – ответил третий нищий.

– Если всем отдавать долги, то опять нищим стану, – ответил четвертый нищий…

– Конечно, я помогу тебе, – ответил единственный нищий, который еще помнил свою бедность и то, как он сам нуждался в помощи.

Мораль: когда вы обращаетесь за помощью к людям, которым когда-то помогали по службе, по близости или по зову сердца не только деньгами, но и участием, вы обращаетесь к благотворительности, к состраданию, к совести, но никак не к должнику.

О дикой и цивилизованной жизни

Жил-был один волк, матерый такой волчара. Бегал он по лесу, ловил зайцев, кабанов, оленей и прочую живность. Радовался жизни, своей дикости. Но однажды воспылало волчье сердце любовью к его жертвам и к искусству. Стал волк читать книжки о зайцах, кабанах, оленях и прочей живности, какую ел. Приобщился он к классической музыке, великим книгам, театру, картинам, архитектуре…

Перестал волчара быть диким волком, а стал культурным и цивилизованным. Жил он теперь в логове прекрасном и обустроенном, слушал Вагнера, Вивальди и других композиторов. Зачитывался Достоевским и Кафкой. На стене кухни повесил копию Джаконды. И под все это великолепие он стал с любовью к своим жертвам кушать зайцев, кабанов и оленей и прочую живность, к которой привык, но уже не в сыром виде, а в изысканно приготовленном, на хорошем столе, под отличное вино и доброе слово.

Вот так с того времени и зажили волки, объединенные в стаи: одни – в цивилизованные, другие – в дикие. Они вечно упрекали друг друга в нарушении прав зайцев, кабанов, оленей и прочей живности, хотя отличались лишь культурой поедания своей добычи, но никак не вегетарианством.

Мораль: казалось бы, какая разница зайцам, то есть гражданам, какой волк, то есть власть, их кушает, но оказывается, что чем цивилизованнее, тем приятнее.

О губительных крайностях

Поспорили как-то две машины, какая из них дольше проработает. Одна говорит:

– Я буду каждый день много ездить, мои детали натренируются – и я дольше проживу.

Но получилось по-другому: эта машина увлеклась кроссами и быстро износилась.

Другая машина имела иное мнение:

– Я вообще не буду двигаться, и тогда мои детали сохранятся. Но пока эта машина стояла, она кое-где поржавела и тоже пришла в негодность.

Мораль следующая: человеческий организм – та же машина и любая крайность для него губительна.

Июньские притчи

О том, как мелкое бьет крупное

Жили-были игральные карты. Жили они обычной своей жизнью, то есть в основном лежали, а в промежутках между лежанием играли в разные игры и на деньги, и на интерес: тасовались, крыли друг друга, брали взятки, шли в отбой… Но особенным уважением в картежной игре пользовались козырные карты, элитарное положение которых определял случай.

Бывало, что какая-нибудь шестерка становилась козырной и крыла самого туза, который еще недавно, до того, как шестерка стала козырной, мог ее, как говорится порвать, как Тузик грелку. Тузы в такой ситуации, конечно, обижались, поскольку классовое картежное положение, погоны, обличье у тузов были куда выше, чем у шестерок, но приходилось подчиняться, поскольку общественное положение шестерки, ставшей козырной, давало той право…