Двенадцать минут любви

И тут поступает неожиданное предложение писать о путешествиях в Буэнос-Айресе, городе, куда я годами мечтаю вернуться и куда мы не можем себе позволить поехать. Мне мучительно не хочется оставлять Терри, но он настаивает, что нельзя упускать шанс, к тому же поездка всего на три недели. Когда наступает пора отправляться, я настолько перегружена делами, что забываю взять свои туфли для танго. Такого со мной никогда не случалось.

— Ты болгарка, переехавшая в Новую Зеландию, но теперь живешь в Шотландии, — водитель такси внимательно разглядывает меня в лобовое зеркало. — А ничего причудливее придумать не могла?

— Старалась изо всех сил.

— Я вот родился в Буэнос-Айресе, прожил всю жизнь в Буэнос-Айресе, в Буэнос-Айресе и умру. Так и напишут на моей могиле. Никакого желания уехать, и не то чтобы я здесь безумно счастлив, просто вдали стану еще несчастнее.

Я слишком устала, чтобы отвечать.

— Это страна-колония, — продолжает таксист. — В тридцатые-сороковые мы мечтали походить на Францию, затем на Англию, в семидесятых пришла мода на все американское. А теперь просто не знаем, кто мы, черт подери, такие. У нас ничего нет своего.

— Кроме танго.

— Да, танго.

— И мате.

— Ну да.

— Иностранцам здесь нравится.

— Неплохой город, правда. Я лично очень доволен. Не променял бы его ни на что на свете.

А вот мне вскоре предстоит узнать, как некоторые люди как раз променяли все на свете на Буэнос-Айрес. Или, точнее, на танго.

Закинув вещи в отель, я иду прогуляться. В Сан-Тельмо появились новые граффити на стенах VIAJEROS, BAJOFONDOS, LOS TOXICOS, LOS NEUROTICOS, ANONIMOS. Некоторые из этих слов означают названия местных группировок, другие же звучат, как названия психических заболеваний. На Плаза по-прежнему танцует Доррего с очередной девушкой. Он выглядит еще более небритым, чем раньше.

Изменилась и я. Теперь это уже не та девушка, которую стригли местные братья-цирюльники целую вечность назад. Пересекаю площадь и обнаруживаю, что салона больше нет — вместо него бутик кожаных изделий. От бывших владельцев осталась лишь скромная табличка: «Модные прически. Фелипе и Хосе Лавора, 1923–2003».

Меня это ранит, как если бы мои собственные дедушки умерли, а мне никто не сообщил. Я покупаю две розы и кладу на тротуар под мемориальной доской. Буэнос-Айрес пережил кризис, но Сан-Тельмо уже никогда не будет прежним без Фелипе и Хосе.

Над улицами раздаются звуки вальса Tu diagnostico («Твой диагноз»), и длинноволосые торговцы ювелирными изделиями приветствуют и зазывают меня взглядами и знаками. Я замечаю одного из них, средних лет, с лицом цвета обожженной земли и ярко выраженными индейскими чертами. Продавец сидит на земле, в окружении вилок с витыми ручками и огромных серег, и мечтательно улыбается мне, словно старой знакомой.

Опьяненная яростной энергией города, я понимаю, насколько скучала по Буэнос-Айресу — старому другу, знающему обо мне самое главное. Я люблю здесь все: невероятно разные усталые лица, футбольную походку мужчин, чувственность женщин, певучий итальянский акцент, старые кафе, просторные, как пивные на открытом воздухе, стейки больше тарелок, безумное движение, шум, бронку.

Эндрю Грехем-Йолл когда-то назвал Буэнос-Айрес городом, «преисполненным вожделения», и впервые, возможно, из-за моего собственного состояния передо мной открывается темная сторона Буэнос-Айреса. В сумерках на улицы выползает что-нибудь зловещее — например, портовый смрад или грязная тень. В своем легком платьице я прогуливалась по Коррьентес (Коррьентес, триста сорок восемь…). Мужчины похотливо глазеют и бормочут, к счастью, я не понимаю их слов. Стоп, на самом деле понимаю!.. Невидимые руки со всех сторон тянутся ко мне, и я не могу понять, смущает меня это или возбуждает. На всякий случай ускоряю шаг, постоянно оглядываясь назад. Город тонет в ярких красках, из каждой двери доносятся звуки танго. Я смотрю на табличку с названием улицы и понимаю, что в поисках милонги Kiss на улице Риобамба давно уже бреду в неверном направлении. Что я вообще делаю, приехав на танго без туфель?

— Два дня здесь, а уже не понимаю, что происходит, — поделилась я с Эндрю за чашечкой убийственного кофе. Его борода побелела, и он походит на пророка.

— Тебе следовало бы уже знать, что Буэнос-Айрес — приглашение к неверности во всех видах декларируемой любви, к нарушению любых правил и принципов…

— На танго это не распространяется.

— Правильно, на танго нет. То есть по крайней мере за что-то ты держишься.

— За танго и любовь.

Он смотрит на меня и отечески гладит руку. Он уже дважды разведен.

— Вот и славно, моя дорогая. Пошли. Где ты на этот раз остановилась?

Остановилась я в дешевом, дрянном отеле Dawn of San Telmo с вечно темными комнатами, в которых витает запах старой мебели и влажных ботинок. Но долгосрочные постояльцы слишком заняты танго, чтобы волноваться по пустякам — даже в случае отсутствия воды из-за взорвавшейся трубы. Наблюдая за здешним мирком, я впервые осознаю, насколько серьезна и чревата последствиями охватившая всех танго-лихорадка.