Двенадцать обреченных

Она была права. Я ругал себя второй день за отсутствие настороженности и наблюдательности. Конечно, тогда я был студентом, тогда, у Гиви, собиралась студенческая компания. И многих я потом видел очень редко и коротко. Но где же все-таки интуиция? Так, ретроспективно? Кто был из тех способен стать маньяком? С ума же в таких случаях не сходят враз, или, скажем, в двадцать лет сошел с ума, потом двадцать лет вовсе здоровый. Шизофрения — это процесс!

— Если уж на то пошло, — подхватила мою мысль Даня, — то из всех Левиных знакомых самым странным был муж Худур, Борис.

Она была опять же права. Я и сам поворачивал в эту сторону, пока самого Бориса сегодня не убили на опушке. А вот из трех оставшихся определить маньяка (или маньячку) я, конечно, смогу при первом же контакте, даже по телефону. Шизофрения — процесс, оставляющий с годами следы на личности, столь грубые рубцы, что почти любой психиатр их тут же схватит.

Мы отпивали из чашек. Мы шарили взглядами по стенам, мы машинально прислушивались. В доме напротив загорелось окно. Вечер. Я вспомнил, что дома так и не знают, чего это я все бегаю, пропадаю…

— Я ведь не знаю, как это все началось. На что ты намекаешь?

Даня сидела в позе, которую я бы назвал «полуэротической», если бы не ситуация. В ней самой-то какая-то легковесность, беспечность… да психиатры вообще не видят вокруг себя здоровых… а, скажем, вот у Дани только что мужа убили, и сама в подвешенном положении, и только что подложили ей мину в прямом смысле. И сунули доказательство, что то не прежние свирепые Левины жены пытаются ее извести, а именно некий любитель бычков или коров…

— Почти двадцать лет назад в Гаграх мы, двенадцать человек, гостили в горах у друга. К его хижине вел единственный висячий мостик. Хозяин в последний момент обнаружил, что тросы подпилены. Все бы погибли, выпей он чуть больше…

— А там больше тогда никто не жил?

— Нет. Там ночевали пастухи. Рядом был сарай, скот…

— А мог какой-нибудь пастух подобраться?

— Это родственники нашего хозяина. Главное, по висячему мосту подойти незамеченным невозможно, а по тропе, где ходила скотина, нельзя незамеченным пройти к мосту. Вот от двери в дом и от окон место крепления моста было закрыто уступом. Да не в этом дело. Дело в том, что это предполагаемое уничтожение всей компании имеет сейчас продолжение.

Даня сменила позу, ничуть не потеряв от этого (в том же смысле, который я обозначил ранее), и теперь строила глазки, озирая стол, окно и верх буфета.

— Я себе этого маньяка представляю так, — мечтательным тоном сказала Даня, — лишенный всяких способностей, честолюбивый, ревнивый. Очень обидчивый. Такой… подлец. Да?

— Это все так, — согласился я, — на патологическом уровне.

— А сама Худур, — все говорила Даня, — тоже такая взбалмошная, суетливая вся. И очень алчная!..

Я набрал свой номер.

— Нет, я у знакомых. Ну вот, такие, значит, сложные дела. Я приеду или позвоню.

Главное, дома, выходит, никто ничего не заметил и никаких новых покушений… предупреждать домашних — себе дороже. И им дороже. Спать не будут. И я был уверен, что повторений, новых гремучих подарков или, скажем, выстрелов, не будет уже. Почему я был уверен? Не знаю. Тот же Скоков не мог поспеть и туда и сюда. Да и вахтер Николаич едва ли пропустит или примет теперь посылку.

— Худур? Да, очень проходимистая тетка, но не сумасшедшая, не маньячка. Слишком практична для этого.

Я вспомнил о Генкиной тетрадке. До этого как-то вовсе не помнил. А она была со мной, в сумке.

— Три года назад умер от инфаркта такой Яша. Из тех нас двенадцати. Полный, вспыльчивый, курчавый. Очень обидчивый, ранимый. У таких и спазмы сосудов легко возникают. Отчего и помер молодым. Это я об умерших, которые явно не убиты. Да, я из Генкиной тетради читаю. Неизвестна причина смерти Гиви. Но Генка нашел адрес его родственников в Москве, их спросим. Ира (так все далеко позади, что уж и лица не помню, что-то плывет в тумане, простоватое, почти детское лицо, огромные серые глаза) погибла в автокатастрофе. Это вот под вопросом. Я не думаю, Даня, что маньяк действовал как бы в два этапа, он и в промежутке убивал по мере своих возможностей. Итак, нет на свете Яшки, Иры, Худур, Бориса, Левы, почти нет… Генки, да, нет Гиви. Семь из двенадцати. Я — вот он. У Генки тут помечен еще Сашка. Но подробностей никаких. Он не в Москве жил. Конечно, все детали гибели Иры и Гиви нам нужны. Еще нужнее просчитать личности четырех оставшихся. Вторая Ира, Галя Полубелова, Таня Яблокова и Андрей Снежневских.

— Начать надо с мужика. Женщина-маньячка… даже страшно!

— Но бывает. Начнем. Снежневских. Он, я помню, из Сибири. Коротконогий, это хорошо…

— Почему?