Двенадцать раз про любовь

Надо мной пролетает пингвин. Как пингвин? Они же не умеют летать. Вот уже пятьдесят миллионов лет. И кроме того, у нас здесь пингвины не водятся. И все-таки я смотрю не вперед, на дорогу, а в небо. Он исчез. Никого. Я останавливаюсь. Закрываю глаза и пытаюсь снова его увидеть. Плотное, молочно-белое, чуть мерцающее тело, узкая черная голова и клюв, узкие черные крылья. В птицах я, конечно, не особо разбираюсь. Как-то видела в зоопарке пингвинов Гумбольдта, совсем недавно их показывали по телевизору, так вот эта птица на них очень похожа. Впрочем, погодите. А у нее была эта характерная черная полоса на груди? Не уверена. Зажмуриваю глаза. Черная полоса? Может, была, а может, и нет. Скорее всего, нет. Скорее всего, не пингвин. Просто какая-то птица. Подобных птиц мы, кажется, видели на Гельголанде – Филипп и я. В прошлом году весной, когда у нас еще царил чудесный беспорядок, замечательный хаос; когда мы еще были парой, а не только родителями, связанными общим имуществом, долгами и утраченным доверием, когда мы, недолго думая, наняли няню для детей и няню для собаки и вдвоем отправились на корабле на Гельголанд. Море было спокойным. Остров встретил нас оглушительным гомоном птиц.

Мы сняли, особо не вникая, романтическую комнату для влюбленных, которая оказалась отвратительной дырой без окон и без ванной комнаты, с матрасом грязным и провисшим, но на удивление удобным. На прогулку по побережью выбрались только вечером. Дошли до Люмменфельзен – Кайровых скал. В сумерках нам едва удалось разглядеть, как целая стая – бесчисленные маленькие черные тушки, неуклюжие картофелины – отделилась от черной каменной стены и упала вниз с высоты сорока метров. В ответ на душераздирающие крики родителей птенцы, которым от роду несколько недель, еще не умеющие летать, медленно придвигались к краю скалы и потом опрокидывались в пустоту и исчезали в глубине. Пара минут – и все поглотила темнота, уже ничего не видно, но крик родителей не утихал.

И что, такая вот тонкоклювая кайра пролетела сейчас надо мной? Поздней осенью? С Гельголанда в Гамбург? Кайры – птицы морские, они часто зимуют в открытом море, но летают плохо. С их недоразвитыми крыльями легче грести, чем лететь. Форма тела, как у пингвина, – результат их адаптации к жизни на море. Нет, что-то не верится, что это была кайра.

Тогда кто?!

«Смотри, не упади!» – кричу я вслед птице, чью грудь не успела разглядеть, ловлю вопросительный взгляд моей собаки и, не зная, что сказать, щелкаю языком, она покорно кивает. Я кручу педали, надеясь, что собака следует за мной по тротуару. На дорогу я не гляжу – всматриваюсь в небо, но там никого. Холодный чистый воздух. Зимний воздух. Что нас ждет? Соседи превращаются в кредиторов. Пингвины летают. Вот! Вот же он!

Он пролетает над стройплощадкой – еще пару дней назад здесь была кондитерская фабрика, а теперь возводят жилье премиум-класса, – мимо крана и экскаваторов, роющих котлован, и скрывается за соседним домом. Есть черная полоса на груди или нет? Он исчез слишком быстро, с полосой или без. Для пингвина, которые, как известно, летать не умеют, летел он на удивление хорошо. Так же хорошо, как они ныряют. А когда они ныряют – я часто наблюдала за пингвинами в бассейне зоопарка, – кажется, что они летят. Элегантно, безо всяких усилий скользят вверх-вниз. И только по косякам рыб, на которых они охотятся, можно понять, что движение происходит не в воздухе, а в воде.

Я слезаю с велосипеда, смотрю ввысь. Где же ты? Строительный кран беззвучно раскачивается надо мной, я уклоняюсь от его тени.

Наша арендная плата зависит от средней арендной платы по району. Она растет с каждым капитальным ремонтом, с каждой элитной новостройкой в нашем квартале, с каждым евро, который готовы переплачивать новые соседи (а их просто тьма). Так же растет и аренда у кредитора № 17. И квартплата всех тех семей, что переехали сюда несколько лет назад, еще до рождения детей. Мы все живем в квартирах, которые стали нам малы и которые нам не по карману. Мы все знаем, что нас ждет повышение арендной платы.

Я все еще смотрю ввысь. Кран раскачивается туда-сюда, словно сошел с ума. «Возьми меня с собой, – кричу я вслед исчезнувшему пингвину, только очень тихо, так что меня никто не слышит, даже моя собака, – возьми меня с собой». – «Ну, тогда поторопись», – отвечает он. Голос кажется мне знакомым. Я кручу педали и мчусь вслед за ним.