Двенадцать румбов ветра

Два следующих рассказа стали первыми попытками исследовать воображаемый мир Земноморья, о котором я позднее написала три романа[7]. Поначалу я почти ничего не знала о тех местах, и читатели, знакомые с трилогией, обратят внимание, что тролли на каком-то этапе истории Земноморья вымерли, а история дракона Йевода пестрит белыми пятнами. (На Сатиновых островах он побывал, должно быть, за несколько десятилетий или столетий до того, как Гед нашел и сковал его на острове Пендор.) Но чего еще можно ожидать от драконов — как существа мифические, они не подчиняются линейной причинности истории; они не прикованы к времени и не сковывают его ход.

«Правило имен» впервые затрагивает существенную тему — как действует магия Земноморья. «Освобождающее Заклятие» предвосхищает образ мира мертвых в финале завершающей книги трилогии «На последнем берегу». Кроме того, в этом рассказе проявляется мое пристрастие к деревьям, прорастающим, если вы заметите, во всех моих книгах. Я определенно самая древесная из научных фантастов. Вам, спустившимся вниз и развившим противостоящий большой палец, прямохождение и все такое прочее, может, и хорошо, но кое-кто до сих пор качается на ветвях.

Где же это он? Жесткий, покрытый слизью пол, воздух черен и пропитан зловонием. Остальное совершенно неясно. Вот только голова очень болит.

Лежа на ледяном полу, Фестин со стоном приказал: «Эй, посох!» Но ольховый волшебный посох так и не появился. И тут Фестин понял, что ему угрожает страшная опасность. Он сел и, поскольку посоха у него не было, и он не мог зажечь настоящий волшебный огонь, щелкнул пальцами и пробормотал нужное заклинание. Слабый голубоватый огонек – частица его души, – вызванный к жизни волей волшебника, вспыхнул в воздухе, рассыпая искры. «Поднимись-ка повыше», – сказал ему Фестин, ощущая в парящем огоньке частицу самого себя, и светящийся шарик поплыл вдоль стены к потолку, все выше и выше, пока наконец не осветил крышку люка – метрах в пятнадцати от пола. С этой высоты лицо самого Фестина казалось бледным пятном на дне темного колодца. Огонек не отражался в сочащихся влагой стенах: они с помощью магии были сотканы из ночной тьмы, поглощающей всякий свет. Потом светящаяся частица души Фестина вернулась в его тело, и волшебник сказал огоньку: «Погасни», и тот погас. А Фестин сидел в темноте и, отчаянно ломая пальцы, думал.

Наверняка его застали врасплох, подло подкравшись сзади. Последнее, что осталось в памяти, – обычный вечерний разговор с деревьями в лесу. В его любимом лесу. Недавно, достигнув середины жизненного пути и долгие годы проведя в одиночестве, Фестин вдруг понял, что время потрачено зря; неизрасходованные силы томили его. Желая запастись терпением и не совершать более бессмысленных поступков, покинул он тогда мир людей и ушел в леса. С тех пор он общался только с деревьями, в основном с дубами, каштанами и серыми ольховинами, чьи корни близки глубинным источникам, бьющим из-под земли. С человеком он в последний раз разговаривал примерно полгода назад. Все это время он был занят подлинными, жизненно важными вещами, никого не беспокоил, не произнес даже ни единого заклятия. Так кому же он понадобился? Кто лишил его силы и бросил в этот вонючий колодец? «Кто?» – спросил он у стен, и на них медленно проступило имя и стекло вниз, подобно тяжелой черной капле влаги, выделяемой порами камня и мерзкой плесенью: Волл.