Двенадцать шагов фанданго

Внизу, на пустой площади, не было никакой тени, только медленно перемещающаяся тенистая стрелка, падающая от основания башни. Когда-то этот опаленный солнцем, пыльный четырехугольник был центром жизни обитателей городов, местом, где бродячие торговцы предлагали товары честным жителям городка за крепостными стенами. Именно здесь, на площади, разрешались споры, собирались налоги, делались заявления под тенью тянущихся над балконами навесов в мавританском стиле. Именно здесь платили дань всем, чем угодно, как это было принято в эпоху Эльсида. Однажды, пару лет назад, я попробовал корень мандрагоры и, шатаясь, полез на стену, сторожившую улочки как каменный часовой. С одной стороны я видел внизу площадь, с другой — долину. Добавлять мандрагору в чай рискованно, но иногда это стоит сделать, несмотря на боли в желудке, раздирающие брюшную полость, и продолжительную мрачную депрессию. Это был как раз такой случай, поскольку я, прогуливаясь по периметру стены и наблюдая широкие, обожженные солнцем поля долины Гвадаранки, с одной стороны, и узкие, высушенные улицы крепости — с другой, увидел все это в ретроспективе голливудских фильмов. Между прошлым и настоящим не было разницы. Люди XIII века оказывались такими же, как те, которых я встречаю сегодня на улицах и площадях деревень у подножия гор. Те же лица, тот же язык, те же сплетни, те же козы и те же ослы. Это несколько разочаровывало. Особенно потому, что я ожидал одного из тех прозрений о прошлом в духе Джима Моррисона, благодаря которому я воспарил бы над мавританской Андалузией, как свободный орлиный дух воинственного короля.

Кареглазые потомки тех трудолюбивых призраков и сейчас жили бы здесь, если бы не соблазн в виде удобных отдельных квартир и домиков, построенных в долине. Однажды я прочел, что сокращающиеся численностью пастухи, пасущие коз, и их бабушки, еще жившие в крепости в пятидесятых годах, были выселены из своих древних домов и помещены в новый город в долине в качестве наказания за участие в актах анархо-социалистического сопротивления в военные годы. Говорили, будто крепость стала настолько серьезной помехой для железной дороги, проходящей через долину, что этот район объявили запретной зоной, а его жителей подвергли насильственному выселению после кровавых репрессий превосходящих сил республиканцев. Возможно, где-нибудь так и было, но не здесь. Здесь, наверху, нет проточной воды. Нет телевидения, телефона и возможности купить лотерейный билет. До ближайшей автобусной остановки час пути на осле, а ближайший реальный врач находился еще дальше. Зимой западный ветер носится вокруг крепости, как потрепанные яхты вокруг Гибралтарской скалы, но не видит леса на расстоянии часа езды в любом направлении. Нет здесь и приличного бара. Морщинистые испанцы, оставившие этот древний памятник шулерам и хиппи, были слишком стары и немощны, но они, по крайней мере, оставались живыми, частично благодаря тому, что ориентировались на победителей в Гражданской войне. Те же, которые поддерживали другую сторону, покоятся в земле либо давно переселились на север: там их лица еще не примелькались. В наши дни пару десятков домиков, расположенных за мавританскими стенами, занимало загоревшее под солнцем нездоровое содружество преступников и их жертв, прибывших из разных мест. Мы были личностями, живущими без цели, а Тео, заключенный в башню паранойей наркомана, являлся нашим бессильным королем.

Лестница, ведущая в башню, была намного старше меня и поэтому всегда вызывала уважение. Основанием ее служила каменная конструкция, которая когда-то поднималась по спирали до верхнего помещения. Я преодолевал ступеньки, и лестница скрипела, как шаткий подвесной мост. Раз десять по пути вверх я останавливался. Лестница гнулась длинным боевым луком и, как того требовал обычай, оповещала о моем прибытии.

— Тео, — позвал я. — Это Мартин. Можно к тебе подняться?

— Да, да, — отозвался он через мгновение. — Поднимайся.

Держась ближе к стене, я поднялся по нескольким уцелевшим ступенькам наверх. Ноги подкашивались от головокружения и напряжения. Тео встретил меня у занавески, он распрямил плечи и вытянул руку, пытаясь помешать пройти за ним в комнату. К сожалению для нас обоих, он был слишком тощ, и я мельком заметил Мамута, стоявшего спиной ко мне на груде подушек. Он теребил руками свой пояс.

— Все в порядке, Мамут? — обратился я к нему бодрым голосом. Полуобернувшись, он едва заметно кивнул.

Я вновь взглянул на Тео. Наши взгляды встретились. Он не обращал внимания на насекомое, ползшее через его бровь. Лицо Тео превосходило бледностью лица всех людей, которых я знал, потому что он никогда не выходил наружу. Всегда развлекался дома, балансируя между боязнью открытого пространства и усталостью от гостей.

— Чем занимаешься, Тео? — спросил я дружелюбно, выбрав самую обаятельную улыбку из своей коллекции, пожимая ему руку.