Двенадцать шагов фанданго

— В вас два существа, — объяснил он. — Одно — человек, созданный Богом по Своему образу и подобию. Другое — грешник, созданный вами самими. Ваше грешное «я» переросло человека, созданного Богом, подобно тому как ядовитый плющ покрывает прекрасную статую. Ваши грехи являются листьями этого плюща, ваша грешная воля — ствол и стебли, обвивающие камень. Плющ внушает Богу отвращение, и, если вы клеймите плющ как сорную траву, вы соединяетесь с Богом. Уничтожьте то, что вы сами создали, тогда Бог спасет то, что создал Он. В этом цель исповедания. Но вы также спрашиваете меня, какова польза от него, и я скажу, что на этот вопрос нет ответа, если вы хотите добиться чего-либо материального. Исповедь не даст ничего, что вы могли бы подержать в руках или положить в запас, или потратить, или накопить. Акт исповедания состоит в освобождении от бремени, в снятии груза грехов и вины, которые подавляют вашу совесть. Вы носите пятна своих грехов, как грязь на ладонях рук, как соринку в глазу, как инфекцию на языке, как занозу в пальце. Исповедь очищает и стерилизует, готовит вас для епитимьи.

— Епитимья?

Я услышал нетерпеливое движение и вздох. Исповедник обхватил голову руками. Сегодня вечером ему не удастся полакомиться десертом. Когда он говорил, его голос звучал медленно, с усталой отрешенностью.

— Нет никакого смысла в исповедании грехов, пока вы искренне не почувствуете раскаяние. Если вы уйдете и будете продолжать грешить до очередного исповедания, то зря потратили ваше, Божие и мое время, придя сюда. Если вы исповедуетесь, то должны искренне сожалеть и стремиться изменить себя изнутри, вернуться к Богу всем сердцем, отвратиться от зла, в котором погрязли. Мы называем это конверсией сердца, и первый ее акт состоит в раскаянии. — Он фыркнул. — Я полагаю, само собой, что вы искренне интересуетесь природой раскаяния?

Я тоже фыркнул, и он воспринял это как мое согласие.

— Не забывайте, что раскаяние идет изнутри. Только вы и Бог знаете подлинность вашего раскаяния. Вы можете говорить кому угодно, как вы сожалеете, но Он знает и вы знаете, сколь важно это для вас, вот в чем дело. Полное раскаяние — наилучший вариант. Оно возникает, когда ваше сожаление осуществляется во имя любви к Богу. Если вы искренне сожалеете о своих грехах, и сожалеете прежде всего потому, что подвели Бога, тогда мы называем ваше раскаяние полным. Только этого достаточно для прощения ваших каждодневных грехов. Большие грехи — моральные грехи — искоренить труднее.

Это была для меня плохая новость.

— Если, однако, — продолжал он, придав своему хриплому голосу проповедническую силу, — ваше раскаяние проистекает из своекорыстия, например страха перед вечными муками, мы называем такое раскаяние неполным. Оно — не идеал, но лучше, чем ничего. Оно свидетельствует об определенной оценке своей греховной сути. Вам нужно спросить себя, почему вы раскаиваетесь и в какой мере, затем, и только затем следует думать об отпущении грехов. Понятно?

— Да, — ответил я. — Спасибо. Еще один вопрос.

— Спрашивайте.

— Конфиденциальность. Значит ли она, что вы не расскажете никому о том, в чем я исповедуюсь?

— Именно так. Я связан церковью обязательством сохранять священную тайну. Это означает, что все, о чем вы мне рассказали, держится в секрете. Ничто из вашего рассказа не будет передано мной кому-либо. Можете быть уверены в этом.

— Благодарю.

— Вот что вам следует знать еще, — добавил священник. — Исповедь дает возвышающий опыт. Освобождение от бремени происходит как физически, так и духовно. Получив отпущение греха, вы покидаете это место, ощущая себя более сильным, чувствуя облегчение и радость. Вот то, что вы назвали бы естественной возвышенностью духа.

Мое рассеянное внимание вновь сосредоточилось при этих словах, но у меня не было ничего, в чем я мог искренне исповедоваться в данный момент человеку или Богу. Как я мог каяться и раскаиваться, а затем ехать к водохранилищу, расположенному в десяти километрах отсюда, и откапывать пять кило большого греха, который привел меня в первую очередь в это место? Как и предполагал священник, я бы растрачивал свое, Бога и его время.

— Можно исповедоваться в любой церкви?

— Можно.

— В любое время?

— В разумное время. Если со времени вашего последнего исповедания прошло так много времени, что вы забыли, для чего мы встречались, тогда, вероятно, было бы лучше всего договориться о новой встрече или, по крайней мере, появиться здесь после обеда, а не так, как сейчас.

— Ладно.

— Значит, вы готовы?

— Исповедоваться?

— Ну да.

Я прикрыл рот запачканной рукой и покачал головой. Потом убрал руку.

— Случились некоторые вещи, о которых я искренне сожалею — каюсь. Хотите узнать?

— Говорите.

— Не думаю, что следует вдаваться в подробности. Если Бог рядом, Он все уже знает. Просто перечислю проблемы.

— Прекрасно, — ободрил священник.

— Но помните о тайне исповеди, или как это называется.

— Разумеется.