Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают

Самое отвратительное, болезненное – из всего, что было потом, – Леда Нежина!

Хотя, конечно, другой ерунды и всяческих неприятностей было множество. Но кресло, увиденное мною в трехлетнем возрасте на ярмарке посреди привокзальной площади какого-то провинциального городка, – огромное кресло, ножки которого, к моему удивлению и восторгу, были не прямыми, как у обычных стульев, а закольцовывались дугой(!), и эта сука – Леда теперь затмевают все другие воспоминания. О минувших триумфах и трагедиях, смертях и войнах, поклонниках и предателях. О родителях и не рожденных младенцах, о бриллиантах и грязи под ногтями, креме-суфле и перемерзшей сладковатой на вкус картошке, о духах «от Шанель» (кстати, с этой непревзойденной стервой – Габриэль мы ели моллюсков в «Куполе») и отвратительном дешевом мыле фабрики «Красная заря»…

Вот такие удивительные штуки проделывает с нами память! Иногда, как ни стараешься, не можешь вспомнить имени племянника или даже собственной матери – а вот надо же: в момент относительного душевного покоя, когда хочешь вспомнить самое важное, самое дорогое, возникает из тумана только это кресло… И больше ничего. Будто бы именно оно и было самым важным в жизни.

Тогда я не представляла, что стул можно каким-то образом соединить с качелями, да еще и сплести это все из лозы! Что за чудо?!

Кресло стояло отдельно от всего товара, посреди залитой солнцем площадки. Если бы этот странный стул, такой значительный и неповторимой, мог заговорить – о, не сомневаюсь, он бы прочитал монолог принца Гамлета! Хотя, конечно, тогда я ничего не знала ни о театре, ни о существовании Шекспира.

В тот тревожный летний день отец перевозил нас с мамой в село, где было не так страшно и голодно. И всю дорогу я краем уха слышала разговоры о том, что это село – «наше», что в нем находится «наше родовое поместье». Естественно, после такого я почувствовала себя настоящей принцессой.

Станция, на которой поезд неожиданно остановился и где посреди бойкой торговли стояло это «священное чудовище», поразившее мое воображение, гудела, как улей. На ярмарке мне купили мед в настоящих сотах – и я с удовольствием жевала вкусный воск (даже пыталась его проглотить), – тряпичную куклу и деревянную лошадку с соломенным хвостом, а также заставили выпить кружку теплого парного молока. Но я все время пыталась вернуть родителей к тому месту, где стоял удивительный стул. «Хочу это!» – твердила я, и дядька-продавец в широких полотняных штанах и соломенном брыле с широкими полями специально соблазнительно раскачивал кресло перед моим носом. А оно взлетало до небес, сверкало на солнце, приятно шуршало и… пахло – лозой, лесом, дождем.

– Мы не сможем взять его с собой, дочка, – уговаривал отец.

– Оно очень дорогое… – поддерживала его мама. – Посмотри, я купила тебе петушка на палочке…

Они потащили меня к вагону. И тогда я совершила то, чего никогда не позволяет себе девочка из культурной благородной семьи! Я упала в пыль прямо посреди этой привокзальной площади и дико кричала до тех пор, пока из моего рта не пошла пена. Мне необходимо было иметь эту штуку! Иметь – или умереть прямо здесь, на виду у оторопевших родителей и гогочущей толпы, возле загнутых ножек этого деревянного идола! Наверное, уже тогда я почувствовала, что это кресло каким-то чудом сохранится во всех перипетиях моей запутанной жизни и в конце концов останется моим единственным и настоящим другом…

А Леда…

Никакая она не Леда! Обыкновенная Дунька из-под Полтавы или Козятина! Собственно говоря, я тоже – не Эдит…

Иногда мне трудно вспомнить свое настоящее имя. Оно осталось там, в пыли привокзальной ярмарки. Хотя нужно, конечно, когда-нибудь заглянуть в «Личное дело», которое валяется в сейфе у директора нашего Дома. Может быть, тогда и возобновится в голове что-то другое, кроме этого воспоминания о кресле-качалке… Откровенно говоря, мне все равно, как меня здесь называют.

…Теперь я сижу в этом кресле у окна. Это одна из тех немногих вещей, которые принадлежат только мне. А еще – фотографии на стене у зеркала. Кресло изрядно истрепалось. Оно почернело, облезло и часто «кусается» своими зазубринами. Его ножки, спинка и перегородки сто раз перебинтованы изоляционной лентой, но это не мешает ему угрожающе скрипеть подо мною. Иногда я думаю, что мы рассыплемся вместе. Как старые верные друзья… Я смотрю в окно. По парку гуляют мои «сокамерники». Только что закончился завтрак – манная каша со стаканом молока или чая – и они выползли погреться под жиденькими лучами осеннего солнышка. Драные коты и кошки! Некогда и они поблескивали своим гладеньким мехом! А сейчас на него посягают разве что блохи.