Минуты казались ей годами. Но старуха государыня, почесавшись, повернулась на другой бок, и опять послышалось ее мирное посапывание. «Слава богу», — вздохнула дастарханщица. Но и теперь еще она не осмеливалась пошевельнуться, даже дышать. Вдруг, в эту самую минуту, с другой стороны, за дверью, которая вела из кладовой в помещение, где хранились одеяла и разные другие вещи, послышался шорох, чьи-то шаги, кто-то попробовал дверь, словно хотел убедиться, заперта ли она. Дверь была закрыта на цепочку и не поддалась. Потом послышалось чирканье спичек, и темная кладовая вдруг озарилась пламенем.
Женщина сначала ничего не поняла и словно окаменела. Потом ум ее сработал, она поняла злое намерение, громко закричала, ногами затоптала горящую тряпку и, открыв цепочку, вбежала в соседнее помещение. Там было полутемно, но свет, проникавший через окна, помог ее глазам, привыкшим к темноте, разглядеть убегающую.
— Стой! Стой! — кричала она.
Убегавшая споткнулась у двери в коридор и упала. Дастарханщица бесстрашно бросилась на нее.
Тут, услышав крик, проснулась мать эмира, и на ее зов прибежала служанка, сидевшая в передней. Вдвоем с дастарханщицей они схватили поджигательницу, притащили ее в комнату государыни и бросили возле постели. При свете лампы, которую зажгли, увидели, что это была личная служанка Оим Шо.
— В чем дело? Что случилось? — спросила, дрожа от страха, старуха.
— Да стану я жертвой за вас, матушка-государыня! — сказала ободренная неожиданным оборотом дела дастарханщица. — Оказывается, в книге судьбы моей было записано доброе дело! Если бы я чуть опоздала, то и вы и дворец сгорели бы…
— Почему сгорели бы? Объясни толком. Кто это? — нетерпеливо допрашивала старуха.
— Это личная служанка Оим Шо, — объяснила женщина. — Она пришла поджечь вас, ваше высочество.
Услышав это, ошеломленная старуха в испуге села на постели.
— Господи помилуй, господи помилуй! — повторяла она. — Да объясните же мне все по порядку. Говори ты одна. Что тут было?
— Пожалуйста, — сказала дастарханщица и рассказала, что будто бы она вошла в спальню проведать государыню, встала около постели, чтобы посмотреть, почему государыня беспокоится во сне, и вдруг услышала, что кто-то тянет дверь кладовой, запертую на цепочку. Тогда она решила пойти в кладовую — и хорошо, что вошла, потому что горящая тряпка, подброшенная этой девчонкой, уже начала пылать. Ну конечно, она, рискуя жизнью, самоотверженно потушила пламя и с большим трудом задержала и привела сюда преступницу…
— Говори же, кто ты такая и почему сделала это? — сказала старуха. Служанке Оим Шо, хоть она и была ей предана, теперь не оставалось ничего, как сознаться простите меня, матушка! — сказала она. — Простите мне, глупой и несчастной, этот грех, я всю жизнь буду рабой вашей!
— Попалась и теперь раскаиваешься? — возмущалась дастарханщица Да если бы я не потушила огонь, который ты принесла, знаешь, было бы?
— Линю, знаю… Я виновата… — Говорила служанка и плакала.
Старухи заставила испуганную девушку все рассказать подробно, а узнав, страшно разгневалась. Она не могла усидеть на постели, вскочила, сама надела на себя платье, била кулаками по голове и по шее несчастную служанку, приказала сразу отвести ее в тюрьму. Девушка кричала и билась, молила о прощении, но что толку? Старуха велела тотчас же разбудить Оймулло Танбур. Сонная, прямо с постели, Оймулло Танбур вошла, ничего не понимая.
— Пишите! — сказала ей старуха. — Его высочеству эмиру Алимхану. Пишите…
Оймулло поклонилась, взяла перо и бумагу и вопросительно взглянула на старуху. От странного гнева глаза старухи налились кровью, побелевшие губы дергались. Она диктовала жалобу своему сыну: подлая Оим Шо совершила покушение на ее жизнь, на ее дом и имущество… Если, получив это полное ужаса известие, эмир не расстанется с несчастной злодейкой, то мать его умрет от горя и кровь ее падет на голову непослушного сына… В конце письма старуха приложила свою печать и приказала тотчас отправить его в загородный дворец.
На другой день эмир послал Оим Шо бумагу о разводе, а через неделю подарил ее в жены своему военачальнику Саидбеку, человеку уродливому, грязному, грубому и развратному.
Самыми мрачными днями в жизни Оим Шо были те пять месяцев, какие она провела в доме Саидбека Отец ее умер, не в силах перенести то, что с ней произошло. Саидбек сам возил ее на траурные обряды, а к вечеру привозил обратно; таким образом, проплакав в течение трех дней в отцовском доме, она была заперта в доме своего нового мужа. У Саидбека было три жены, и каждая имела свое отдельное помещение. С появлением в доме Оим Шо Саидбек перестал посещать своих старших жен. Они сгорали от ревности и днем, когда Саидбек уходил во дворец к эмиру, всячески старались отравить ей жизнь. Оим Шо пыталась образумить их.
— Дорогие женщины! — говорила она. — Вы же сами видели, что меня сюда привезли насильно и этот брак — мое горькое несчастье. Чем дальше супруг будет от меня, тем легче мне будет. Я сделаю все, что могу, чтобы пореже видеть его лицо.