Двенадцать звезд

Одеваясь, бывший комендант приметил в росшем неподалеку кустике травы что-то желтое, словно смятый лоскут материи. Безотчетно сделав шаг и наклонившись, Долгузагар осознал, что видит самый настоящий цветок — «желтяк» на языке его детства.

Выпрямившись, морадан долго смотрел на цветок, пока путем сложных подсчетов и вычислений не пришел к выводу, что сейчас весна, хотя он даже отдаленного понятия не имел, какой именно месяц. В Башне говорили «сегодня», «вчера», «третьего дня», «неделю, месяц, год назад» и почти никогда — «в январе», «в мае»… Так что за семь лет почти неотлучного сидения немудрено запутаться не то что с месяцами, а даже со временами года.

Единственное, что понятно, так это то, что с ночи побега прошло не больше четырех дней — если принять во внимание его самочувствие и состояние раны. Значит, он не может быть нигде, кроме Мордора, потому что от Темной Башни до выходов с Горгорота никак не меньше двух дней пути даже для Авенира, «самого быстрого из гонцов Владыки». Но где в пределах хребтов, окружающих Равнину Ужаса, может быть такое место — с травой и настоящим ручьем, а не дождевым вади?

Усевшись спиной к нагретому камню, Долгузагар, не торопясь, сжевал дорожный хлебец, а потом подозвал лошадь и дал ей прибрать крошки с ладони. Та недовольно фыркнула и потянулась к подсумку.

— Обойдешься травой, — сказал кобыле морадан, похлопав ее по лоснящейся после купания шее. — Только не ходи далеко без меня, поняла? Это тебе не Зеленолесье. Давай, я тебе спою.

Вспыхнуло море синим лучом,
Даль голубая ясна,
Эй, волна, подтолкни плечом
Резную корму корабля…

Кобыла прядала ушами в такт: кажется, песня пришлась ей по вкусу.

Вот на море крыло корабля
Луч осиял золотой,
Дальние ты повидал берега,
Возвращайся, моряк, домой!

Долгузагар попробовал в черных ножнах левый клинок: не вынимается. Кем надо быть, чтобы положить меч в ножны, не очистив его? Ведь должен понимать, что такое засохшая кровь и рабочий инструмент, если уж не знает, что такое оружие. Помянув бестолкового мага тихим харадским словом, комендант, поднатужившись, выдернул клинок из ножен и принялся очищать его сначала пучком травы, а затем полой подкольчужника.

Ведет нас Солнца ясный жар,
Что в небесах горит!
Клинков серебряный пожар
Врагов огнем палит!

— Ладно тебе, напился крови, не пора ли честь знать? — проворчал морадан, прервавшись на мгновение.

Меч в ответ промолчал. Клинки Долгузагара звались просто Левый и Правый и отличались нравом крутым и несговорчивым — как и дед Долгузагара, их первый владелец. Дед, служивший Повелителю еще в королевские времена, жил в харадских землях и полюбил тамошнее изогнутое оружие. И приказал выковать себе два чуть изогнутых клинка, поскольку владел левой рукой так же хорошо, как и правой. Эта черта у них в роду была наследственной, хотя и передавалась через поколение; наследственными сделались и мечи.

Пока руки Долгузагара делали свое дело, сам комендант, напевая старый марш, «Загир аннарди анГимлад», звучавший сейчас заунывно, словно плач, мыслями уносился к тем дням, когда Дагорлад получил свое имя, превратившись в кровавую трясину, от горизонта до горизонта заваленную трупами.

И в наших душах жар огня,
Нам светит Азрубел,
Своих воителей храня
От жал мечей и стрел!

Из сражавшихся в первой линии не вернулся никто, и отец остался лежать на Дагорладе непогребенным: возьмись Последний Союз хоронить одних только людей, что бились на противоположной стороне, они бы, может, до сих пор рыли могилы или насыпали курганы. Сколько времени всадник вскачь добирался от левого крыла любой из армий до правого? День, два?

Гори, огонь! Исчезни, враг!
Пред нами жалок тот,
Кто побороть не может страх,
Чье сердце — талый лед!

На мече еле приметно, словно отблеск зарницы, замерцали руны: в тот день и Левый, и Правый вдоволь испили и эльфийской, и нумэнорской крови: Долгузагар помнил, как скользили в руках их влажные рукояти. Нилузир, который командовал третьим резервом правого крыла, кричал вслед Долгузагару, пытаясь его остановить, но тщетно… Сражаясь в тот день, Долгузагар пел вслух, и ему чудилось, будто черные слова, рвущиеся с его губ, разят врагов не хуже Правого и Левого.

Где-то теперь Нилузир, меланхолично подумал бывший комендант, полоща в реке черные ножны и незаметно для себя переходя от костровой песни к походной. Может, и по сей день жив…