Двенадцатая карта

– Я доучивался, пока мотал срок. Получил свидетельство о среднем образовании, даже сдал год колледжа.

Женева промолчала.

– В основном по языковой части. Вряд ли такое образование поможет найти работу, но меня и раньше привлекали слова. Помнишь, я всегда любил книги. Я тебя и читать научил… Изучал нормативный английский и просторечный диалект тоже. Ничего зазорного я в нем не вижу.

– Но ты им не пользуешься, – резко сказала Женева.

– Я вырос в семье, где говорили на нормативном. Вот по-французски и на мандинго я тоже не говорю.

– Мне тошно на каждом шагу слышать кривой английский. Отец только пожал плечами:

– Многое из того, что сейчас считается просторечием, было нормой для староанглийского. Даже знать так разговаривала, и в Библии часто встречаются такие слова. Это вовсе не диалект чернокожих, как многие уверяют. Кое-что живет в языке еще со времен Шекспира.

Женева рассмеялась:

– Да-да, попытайся найти работу со знанием ААПД.

– Ну а если, к примеру, на то же место претендует какой-нибудь француз или, скажем, русский? Думаешь, босс не даст им возможности показать себя в деле? Выслушает, что они о себе скажут, посмотрит, стараются ли, хорошо ли соображают, и не важно, на каком английском они говорят. Другое дело, если наниматель использует манеру речи как предлог, чтобы отказать человеку в работе. – Он усмехнулся. – В ближайшие несколько лет ньюйоркцам стоит подумать о том, чтобы выучить испанский или китайский. Чем ААПД хуже?

Его рассуждения только сильнее разозлили Женеву.

– Жени, мне нравится наш диалект. Для меня он звучит естественно, дает мне чувство того, что я свой. Послушай, ты справедливо обижаешься на меня за то, что я натворил. Но не стоит обижаться на то, кто я есть и откуда мы происходим. Здесь наш дом. А ты знаешь, что делать со своим домом: менять то, что требует перемен, и гордиться тем, чего изменить не в силах.

Женева зажмурилась, закрыла лицо руками. Долгие годы она мечтала, чтобы кто-нибудь из родителей был рядом. Ну пусть не оба, так хоть один человек ждал бы ее из школы, проверял уроки, будил по утрам. А когда она худо-бедно привыкла жить в одиночестве, решила во что бы то ни стало вырваться из этого Богом забытого места, прошлое вдруг настигает ее и начинает вертеть, душить и утягивать за собой.

– Только мне не этого надо, – прошептала она. – Я хочу большего, чем здешний бардак. – Она обвела рукой вокруг себя.

– Женева, детка, я прекрасно тебя понимаю. Я только рассчитываю, что мы поживем здесь еще пару лет вместе, пока ты не упорхнешь в большой мир. Позволь мне восполнить то, чего мы с матерью тебе недодали. Ты достойна всего на свете… Но, милая, скажи: ты можешь назвать хоть одно место, где все идеально? Где улицы вымощены золотым кирпичом? Где каждый любит своего соседа? – Он усмехнулся: – Говоришь, что вокруг бардак? Чертовски верно подмечено. Только, детка, где бардака нет?

Он обхватил ее за плечи, притянул к себе. Женева напряглась, но отстраняться не стала. Они продолжили путь к школе.

Лакиша Скотт сидела на скамейке в парке Маркуса Гарви уже полчаса после смены в ресторане, где работала официанткой.

Закурив очередную сигарету, она подумала: «Есть то, что мы делаем, потому что нам хочется, а есть то, что нам приходится делать. Вопрос выживания».

И сейчас она готовилась к тому, что сделать придется.

Какого хрена?! Женева могла бы просто сказать, что после такой передряги собирается уехать к чертовой матери из Нью-Йорка и больше не возвращаться!

Куда когти рвешь? В Детройт или Алабаму?

Киш, извини, но больше мы не увидимся. В смысле уже никогда. Прощай.

И никаких бы тогда проблем.

Ну почему-почему-почему?..

Так нет же, ей надо было точно сказать, где ее можно найти в ближайшие часы. Теперь у Киш нет повода ее упустить. Конечно, говоря с Женевой по телефону, Киш сыпала уличными словечками, чтобы та ничего не заподозрила. Но сейчас, сидя здесь наедине с собой, Киш погружалась в отчаяние.

Черт, как же погано.

Но выбора нет.

«Вопрос выживания…»

Ну давай, подруга, надо себя преодолеть. Вперед, заведись и не останавливайся…

Она затушила окурок, вышла из парка и направилась сначала на запад, затем на север вдоль вереницы церквей: пятидесятнических, адвентистских, а больше просто баптистских.

И еще лавки и магазины: «Папая-кинг», шаманская лавка, прокат смокингов, точка обналичивания чеков. Она миновала гараж таксистов, где у ворот сидел толстый владелец-цыган, держа в руках перемотанную изолентой рацию, шнур от которой терялся где-то в сумраке офиса. Как же она им завидовала: пасторам за давно не мытыми стеклами под неоновыми крестами, беззаботным торговцам, сующим хот-доги в горячие булки, этому толстяку на стареньком стуле.

Им никого предавать не надо.

Тем более – лучшую подругу.

Она пощелкивала жвачкой, покрепче обхватывая ремешок сумочки пухлыми пальцами с черно-желтыми кончиками ногтей, стараясь в открытую не поглядывать на трех подростков-доминиканцев.

Присвист.

Она уловила «пердак». И еще «сучка».

Снова свист.