Двенадцатый год

Несколько дней спустя у нее записано в дневнике: "Лихорадка изнуряет меня. Я дрожу как осиновый лист. Меня посылают двадцать раз на день в разные места. На беду мою, Коновницын вспомнил, что я, быв у него на ординарцах, оказалась отличнейшим изо всех тогда бывших при нем. "А! здравствуйте, старый знакомый!" - сказал он, увидя меня на крыльце дома, занимаемого главнокомандующим, и с того дня не было уже мне покоя: куда только нужно послать скорее, Коновницын кричал: "Уланского ординарца ко мне!" - и бедный уланский ординарец носился, как бледный вампир, от одного полка к другому, а иногда из одного крыла армии к другому".

Это, как выражался Бурцев, "измена" его Алексапш своим товарищам наделала-таки беды: Бурцев запил в мертвую голову, бранил весь свет, лез к каждому с кулаками и вообще буянил так, что не знали даже, что с ним и делать. Иногда видели, как он издали грозил кулаком той избушке, в которой помещался главный штаб, бормоча: "Это они украли у нас Алексашу". А когда, бывало, проспится после нескольких дней безобразия, то непременно раздобудет где-нибудь бутылку сливок и смиренно тащит ее к "подлецу Алексаше".

Через несколько дней Кутузов велел позвать к себе Дурову. Она вошла, звякнула шпорами и вытянулась свечкой. Старик улыбнулся и быстро подошел к ней, так быстро, как только позволяли старые, развинченные ноги.

- Ну что, мой друг (он взял девушку за руку - рука была холодна, как у мертвеца), - покойнее у меня, чем в полку? Отдохнул ли ты? что твоя нога?

Она молчала, чувствуя, как холодная рука ее дрожит в теплой пухлой руке старика. Старик взял обе руки девушки, как бы стараясь отогреть их в своих руках.

- Что же, дружок, отдохнул?

- Нет, ваша светлость: нога болит, каждый день у меня лихорадка... я только по привычке держусь на седле, а сил у меня нет и за пятилетнего ребенка.

- Бедное дитя!

Старик притянул ее к столу и посадил на лавку.

- Бедное дитя! - повторил он, качая головой. - Ты, в самом деле, похудел и ужасно бледен... Это безбожно... Поезжай немедленно домой отдохни там, вылечись и приезжай обратно.

И вдруг, при этих словах, страх напал на сумасбродную девушку... Бросить все, отказаться от того, что она лелеяла в себе с детства, с чем срослась, сроднилась родством страданий...

- Ваша светлость! - В голосе ее дрожали слезы. - Как же я поеду, когда ни один человек теперь не оставляет армии?

- Что ж делать, дружок, - ты болен! Разве лучше будет, когда останешься где-нибудь в лазарете? Поезжай! Теперь мы стоим без дела, может быть, и долго еще будем стоять здесь.

Потом, взяв со стола одну бумагу и ткнув в нее пальцем, он как-то странно засмеялся.

- Да, да, непременно уезжай, дружок!

Он взял со стола сверток и подал его девушке, с любовью следившей за его движениями.

- Вот тебе деньги на дорогу - поезжай скорее... Если что нужно, пиши прямо ко мне - я все сделаю... Мне и государь говорил о тебе... Уезжай же скорей, а то... (старик нагнулся к самому лицу девушки)... Беннигсен донес государю, что мы (он подчеркпул мы) с тобой тут сибаритничаем и что ты моя любовница, переодетая улаником...

Девушка вспыхнула, вскочила; глаза ее чуть не брызнули слезами.

- Да, да, донес государю, только не назвал твоего имени, а наш ангел, государь, прислал этот гнусный донос ко мне...

Девушка не выдержала: из глаз ее брызнули слезы.

- Ну, полно, полно, дружок! - утешал ее главно-комавдующий, и нежно, словно ребенка малого, взял за подбородок и приподнял плачущее лицо. - Не плачь, мой друг!.. И это воин! противник Наполеона! ах!

И старик так сжал и приподнял ее трясущийся подбородок, что девушка невольно, сквозь слезы, улыбнулась.

- Ну так вот на же! Пусть не даром говорят, что ты моя любовница - на же!

И он, не отнимая руки от ее подбородка, поцеловал ее сначала в губы, а потом в лоб.

- Ну, а теперь прощай, дружок!

Девушка бросилась целовать его руки и, заплаканная, ничего не видя, воротилась в штаб, который помещался в одной из соседних крестьянских избушек. На пороге она столкнулась с Бурцевым, у которого из шинельного кармана торчало горлышко бутылки со сливками.

- Вот тебе, Алексаша...

Девушка как-то порывисто обняла его и снова заплакала.

- Прощай, Бурцев, прощай, мой добрый и честный друг! Я еду домой, в отпуск...

Бурцев задрожал и выпустил из рук бутылку, которая стукнулась об порог и разбилась.

Прошло еще несколько дней.

Глухой осенний вечер в далеком прикамском захолустье. Из мрака чуть выглядывает разбросанное по горному берегу Камы жалкое жилье. Хоть бы фонарик на улице! Это - Сарапуль город.

В одном небольшом домике, на берегу Камы, светится огонек. Войдем туда. Огонь только в одной комнате. За столом сидит старик в халате и молча курит длинно-чубучную трубку: тип старого гусара на покое. Тут же, облокотившись обоими локтями на стол, мальчик лет четырнадцати что-то читает вслух: "Злодеи не пощадили храмов божиих..."

- А где-то теперь Надя? - обрывает мальчик чтение. Старик молчит, только трубка энергически засопела.

- Я, папа, пойду на войну - мне перед Надей стыдно, - продолжал мальчик.