Двенадцатый год

- Не спорю, не спорю, ваше высокопревосходительство, - оправдывался Тургенев, очень хорошо знавший упрямство самолюбивого старика. - Что касается наших воинов, то они готовы в супе съесть галльского петуха. Я получил сегодня из Тильзита письмо... знаете от кого? - обратился он к Карамзину.

- Не знаю. От кого?

- От вашего... то бишь, от нашего земляка - сим-бирца. Ведь знаете, милостивые государи мои, кому Россия обязана Карамзиным? Изволите знать, государи мои?

- Что это вы нас сегодня все экзаменуете, Александр Иванович? спросил Карамзин.

- Да, точно, экзамепую. Когда впоследствии на экзаменах будут вопрошать российское юношество: "Кому Россия обязана тем, что у нее оказался свой тацит - Карамзин?" - российское юношество должно будет ответствовать: "Россия сим обязана родителю Александра Ивановича Тургенева, бригадиру Ивану Петровичу Тургеневу, который в Симбирске открыл Карамзина, как Колумб открыл Америку, и вытащил его из захолустья в Москву, где юный симбирский дворянин, будущий творец "Бедной Лизы" и будущий, а ныне налицо сущий историограф и проявил свой гений". Правда это? - обратился он к Карамзину.

- Правда, - отвечал тот. - Вашему батюшке я обязан тем, что я не заглох в провинции в качество степняка и любителя псовой охоты.

- Помните это, дети, - комично обратился Турген"в к девочкам.

- Я не забуду, что дядю Карамзина открыл в Симбирске ваш папа, серьезно сказала Лиза.

- И я не забуду, - повторила за ней Соня: - Америку открыл Колумб, а дядю Карамзина ваш папа... А дедушка Державина кто открыл? - наивно спросила она.

Все засмеялись, но Державин торжественно прибавил:

- Меня открыла великая Екатерина!

- Да, это счастливое открытие действительно принадлежит гению Екатерины, - сказал Карамзин.

- А тебя, папа, кто открыл? - неожиданно спросила Лиза отца.

Это было выше всякого ожидания. Даже старик Державин не выдержал:

- Ах, умница! ах, крошечка! - говорил он, кашляя. - Иди, я тебя расцелую... Твоего папу открыл сам император Александр Павлович... Он нашел сие жемчужное зерно...

- В куче навоза... в семинарии, - пояснил Сиеран-ский.

- Так кто же этот наш земляк и что он вав| пишет из Тильзита? обратился Карамзин к Тургеневу.

- Это Давыдов Денис Васильевич, адъютант Багратиона, сызранец... Между прочим, он пишет (и Тургенев достал из кармана письмо): "Если Наполеону и удалось обворожить государя, то офицерам французским обворожить нас не удастся, как они ни стараются делать нам глазки, точно барышням: мы остаемся медведями. По тайному наказу Наполеона они хотят нас, видимо, влюбить в себя всякими приветливостями и вежливостями, и мы им отвечаем тем же: но дальше этого - ни-ни! подобно деревенским девкам: "языком болтай, а рукам волю не давай". И мы, и они, все мы чувствуем, что меж нами уже ветел дорогой труп, который говорит: "Я жду венка на мой гроб: а венок сей: штык в крови по дуло, нож в крови по локоть".

- О! это ужасно! - невольно вырвалось у Сперанского.

- А вот тут он приписывает: "Общее возбуждение таково, что нам даже от детей нет отбою - все просятся в войско: своим примером Наполеон заразил весь мир.

Ходит даже слух, что во всех наших последвих кровавых битвах принимала участие - кто бы вы думали? кто бросался в огненные свечи? - девочка!.."

- Девочка! - с восторгом воскликнули в один голос Лиза и Соня.

- Да, мадам, девочка - вот такая, как вы, с такими же глазами, и стреляла этими глазками, и убивала наповал...

- Ах, Лиза, пойдем и мы.

- Пойдем, только с папой и мамой.

- Вот это умно! - засмеялся Тургенев.

- Имени этой девушки не называют? - спросил заинтересованный Карамзин.

- Нет, хотя догадываются.

- Вот находка для будущего историка - российская Иоанна д'Арк, сказал Карамзин.

- Какое Иоанна!, просто Анюта или Лиза, - засмеялся Тургенев.

- А может быть, Соня, - вступилась эта последняя за свое имя.

- Ну, будь по-вашему! Она - Лиза-Соня, как Петры-Павлы. Только Давыдов пишет немало интересного и насчет наших солдатиков - это настоящие герои! "При осмотре наших войск, - пишет он вот тут дальше,: - Наполеон пожелал, видеть храбрейшего из наших богатырей. Вызывают первого по ранжиру - Лазарева: детина ражий, рослый, плечи в косую сажень, на груди хоть горох молоти, а рыло доброе, младенческое, и в глазах детская доброта и ясность. Наполеон даже отступил в удивлении, "О! C'est un Mars!" [Это Марс! (франц.)] - невольно воскликнул он, не веря, что с такими детски добрыми глазами этот великан пронизывал ветеранов его старой гвардии штыком по дуло. А Лазарев стоит, руки по швам, и то на Наполеона посмотрит с удивлением, сверху, словно с горы на ребенка - Наполеон ему чуть не по пояс, - то с любовью и благоговением покосится на государя, у которого на лице все время играла ангельская, радостная улыбка. Наполеон снимает с себя крест Почетного легиона и собственноручно (увы! привстав на цыпочки...) вешает его на грудь великану, который при этом нагибается к великому Бонапарту, словно девочка к кукле..."

И Лиза и Соня при этом даже в ладоши захлопали от радости.

- Но слушайте! слушайте! - продолжал Тургенев: