Двенадцатый год

"Анюта... Анюточка... Пленира мок... хоть бы раз в жизни назвал тебя в глаза этим именем, Пленира моя, Анюточка... День и ночь, говорит, готова со мной учиться... только учиться... Нет, высоко ее ножки стоят над моею головой, не досягнуть мне до них... Что я? бакалавр, профессор из деревенских мальчишек!.."

И видится ему гладкая, пустынная степь - это жизнь его. "Ни кустика зеленого, ни деревца высокого. Один-один бедняжечка, как рекрут на часах. Да это ж моя любимая песня - "Среди долины ровныя...". Этот дуб зеленый - я сам. А Москва этого не знает, хоть и поет мою песню".

А за стеной, в спальне старушки-матери, слышится: "И как пришли мы, матушка, к Арарат-горе, а на той Арарат-горе ковчег стоит; и видим мы, идет к вам навстречу старичок седенький, идет и Евангелие читает, а позади ево идет бес и горько плачет..."

Ириша между тем, ничего не узнав от дяди о размене пленных, снова пробралась в сад, зашла в самое тенистое место, вынула из-за лифа письмо, гладенько его расправила на коленях и стаяа медленно перечитывать. "Он жив и поправляется... Жив! как страшно звучит это слово, потому что до него стояло - "убито", "умер...". Костя мой! милый!.. В виду весьма возможной смерти - ух! ужасно, ужасно! - сообщили друг другу последнюю волю... Идя в битву, он шептал ваше имя и благословлял вас... он умрет с вашим именем на устах". с этим дорогам именем переступит за порог вечности..."

"Гм... дорогое имя... А как он называет меня - Ириша или Ариша, или Ириночка? - не знаю... А может быть - Ириней, как дядя?"

И девушка сама рассмеялась над этой мыслью... "Ириней... нет, лучше Ириночка..." "Истомин упал с лошади... пал замертво... Нет, нет! Костя жив - Панин ошибся... А кто этот ребенок-герой, этот Дуров? Бедный мальчик! герой... А вот таких девочек не бывает..."

"Спасением своей жизни он обязан образочку... а в образочке чьи-то волосы, русенькие такие, с краснецой... Русенькие с краснецой - смешно..." И Ириша, отделив от головы прядь волос, стала их рассматривать. "Русенькие... а у него черные, как вороново крыло, и брови колесом... а глаза!.. Господи! когда же размен пленных! А если он не выздоровеет? Если б он не был опасно болен, он бы сам напасал..." За минуту перед тем розовое лицо побледнело, слези дрожала на ресницах. Девушка упала на колени и что-то жарко шептала - конечно, молитву, точно Богу только и дела, что слушать влюбленных. Встав с колен, девушка пошла за сиреневые кусты к березе и долго рассматривала вырезанные на ней буквы. Потом снова припала на колени и в порыве умилительной глупости поцеловала землю, "где стояли его ноги". Бедная барышня не знала, что она целовала следы ног не его, а Маврины следы: не далее как сегодня Мавра, срывая сиреневые ветки для выгребанья золы из печки, останавливалась около этой самой березы и, увидев буквы на дереве, решила, что это "заворожено недобрым человеком", и трижды отчуралась от недоброго слова и трижды отплевалась на землю. А эту землю теперь целовали губы девушки, губы, до которых еще ни разу не касались губы взрослого мужчины, кроме дяди Алеши. Так-то всегда бывает с влюбленными.

- Эх ты, мужик необразованный! музлан - так муз-лан и есть!.. Антихрист! какой он антихрист?!

- Вестимо, антихрист; так, люди говорят, и в писании написано.

- Писано! мелом в трубе писано!

Ириша прислушивается - голоса знакомые. "Да это Яков, лакей Хомутовых, с лавочником спорит... О чем это они? Кажется, тоже о Наполеоне..."

- Как там ни писано, а писано... Умные люди сказывают, - настаивает лавочник.

- Умные люди! Что ты умных людей с огурцами, что ли, на рынке купил? - осаживает его Яшка.

- А кто ж он по-вашему, по-лакейскому? Скажи.

- Он выдра - вот кто.

- Какая выдра?

- Ну, выдра - одно слово, и понимай как знаешь.

- Выдра - зверь, дело знамое.

- Знамое, да не совсем... А господа вот что читали в книжках: у них, у французов, была такая царица, Ри-валюцыей звали. Ну, и царствовала она у них долго, и царица она, сказывают, была прежестокая: всем господам головы поснимала, как вон у нас был Емелька Пугачев; а которые господа ушли от казни, и те теперь живут у нас, под защитой, значит, нашего государя.

- Ну, а при чем же тут Наполеон-от? - возражает лавочник, видя, что собравшиеся около его лавки слушатели держат, кажется, больше сторону Яшки, чем его.

- А ты слушай, не перебивай! - авторитетно осаживает его Яшка. - Ну, так, значит, была у них эдаким манером царица Ривалюцыя, а у нее, значит, был сын, да не простой, а выдра стоголовая.

- Как выдра стоголовая?

- Так - выдра, значит, а у этой у самой выдры сто голов.

Слушатели даже ахнули и ближе сдвинулись к Яшке.

- Так эту выдру и называли, значит, исчадие Рива-люцыи, то есть, по-нашему, по-русски - чадо, сын, значит. А как эта стоголовая выдра выросла, она возьми и задуши свою родную мать - Ривалюцыю...

- Ах она подлая! - послышался возглас бабы.

- А ты не лайся, дай слушать, - осаживали бабу.

- Что ж, подлая и есть! родную мать задушить! - стояла на своем баба.