Двенадцатый год

Мерзляков хотел, как видно, сказать какой-то любезный эпитет, но не посмел, заикнулся и покраснел, как школьник.

- Может быть, это г-жа Сталь? - спросил он, несколько оправившись.

- Нет, не угадали.

- Русская? Нет, не может быть! В России, кроме Марфы-посадницы, не было героинь... Кто же она, скажите пожалуйста.

- Женщина, подобной которой еще не было в России.

- Вы шутите...

В это время Хомутов быстро, почти бегом поспешил к входной двери и через несколько секунд вошел в залу, почтительно сопровождая ветхую, согнувшуюся старушку, от которой веяло чем-то отжившим, историческим, скорее - археологически-могильным. На голове у старушки - что-то вроде колпака, из-под которого виднеются жидкие пряди седых, пожелтевших от времени волос, которые видишь, кажется, не на живом человеческом лице, а на сухом, желтом костяке мертвеца. Губы у старушки не держатся, а как-то странно шевелятся, словно жуют одна другую или силятся удержать язык, который вот-вот вывалится из беззубого рта. Ноги ее не идут, не ступают, а словно как и язык мнутся и шамкают по полу. Все на ней старомодно отжитое, забытое. Это бредет прошлый век, давно похороненный. На сухой груди у старушки блестит и искрится огнями бриллиантовая звезда.

- Вот она - героиня, великая женщина, - тихо сказала Хомутова,

Мерзляков пришел в недоумение. Ему казалось, что над ним шутят.

- Что вы, Анна Григорьевна! Помилуйте!

- Я не шучу...

- Кто же она? Из могилы вышла?

- Это княгиня Дашкова, бывший президент академии наук, друг Вольтера, Екатерины...

- А! так вот она! Боже! Что делает время с великими людьми! - сказал Мерзляков с неподдельной грустью. - О, жестокое время! И это - красавица Дашкова!

К старушке быстро подошел граф Ростопчин и почтительно поцеловал дрожащую, сухую руку.

- Имею честь целовать руку, которая... - начал он было.

- Которая только дрожит, - прошамкала старушка с какою-то горькою усмешкою.

- Нет, которая, ваше сиятельство, заставляла усиленно биться старое сердце такого великого поклонника вашего, как фернейский пустынник.

- О, вы, точно этот льстец, говорите, граф... Да и он, Вольтер, давно уж умер... никому уж больше не льстит...

И старушка закашлялась так беспомощно, что у Хо-мутовой, которая приветствовала ее, навернулись слезы.

- Здравствуй, милая Анета... ты все хорошеешь, - обратилась к ней старушка.

- Благодарю вас, княгиня, - сказала девушка застенчиво.

- Благодари, мой друг, природу и молодость. Потом, оглядев ее с головы до ног, старушка как-то

безнадежно, бессильно махнула рукой.

- Не переживай, мой друг, своей красоты, как мы пережили свою славу, - сказала она с горечью.

- О, нет, нет, княгиня! Вы не пережили вашей славы! - горячо заговорила девушка. - Ваша слава так ярка...

- Да, может быть, - в прошлом веке... Теперь нас забыли, совсем забыли, - говорила старушка, поникнув головой. - Тогда на устах всей Европы были другие имена - Вольтер, Руссо, Екатерина Великая, Фридрих Великий, Потемкин, Суворов и... жалкая ныне старушка княгиня Дашкова. А теперь у всех на устах один Наполеон...

- Да Сила Богатырев, ваше сиятельство, - подсказал Козлов, тоже прикладываясь к историческим мощам.

- А это ты, повеса, верно сказал: Наполеон и... Сила Богатырев.

И историческая женщина опять беспомощно закашлялась, выставляя то тому, то другому свою сухую, дрожащую руку для прикладыванъя.

- Но мы надеемся, ваше сиятельство, в скором времени насладиться чтением ваших личных признаний и воспоминаний из вашей славной и богатой событиями жизни, - заискивающе сказал Хомутов.

- Нет, не надейтесь, любезный генерал, - резко отрезала старушка.

- Почему же так, княгиня?

- А потому, что я сама не буду читать их в печати - в гробу не читают.

- А разве вы намерены, подобно Руссо, познакомить нас с вашею прекрасною душою только после вашей смерти?

- А хоть бы и так.

- О, так я желаю никогда лучше не читать ваших признаний...

- Любезно, любезно, граф... хоть бы и не Силе Богатыреву...

И старушка разом впала в забытье.

А подвижная фигура Козлова уже вертелась среди молодежи, рассыпая на все стороны остроты и вызывая дружный, хотя прилично сдержанный смех.

- Вы замечаете у старой мумии прошлого века румянец на исторических ланитах? - говорил он, показывая на княгиню Дашкову, голова которой тряслась от волнения.

- Да, это старческий румянец, - отвечала Хому-това.

- Нет, кузина, это не румянец, а кровь.

- Как кровь? Что вы говорите глупости?

- Не глупости, милая кузина, а кровь, - и притом кровь свиная, кровь невинных свиней...

- Перестаньте же говорить вздор!

- Не вздор, кузина, а историческую правду. Если б здесь был Карамзин, он бы подтвердил мои слова архивными актами... Да что нам далеко ходить! У меня архивные акты в кармане.

И он вынул из кармана записную книжку.

- Вот документ... я привез его из Петербурга. Он ходит там по рукам.

- Что это? - спросил Мерзляков, как ученый, интересующийся всем писаным и печатным.