Дверь

В тот раз — в отличие от нашей прошлой размолвки — дело обошлось без пассивного и все же действенного участия Виолы. Исходившие от Эмеренц незримые сигналы даже на расстоянии буквально парализовали бедное животное. Можно разными способами навязать свою волю, но этот, наверно, самый изощренный. Обожавшая пса старуха хотела его вернуть, отталкивая от себя. Пожалуй, я впервые ощутила тогда ее могущественную магическую силу. Жизнь между тем никак не хотела входить в наезженную колею, и я судорожно искала себе новую помощницу. На несколько дней появилась Аннуш — совсем, однако, не работница. Повозясь с полчаса по хозяйству, напустит себе ванну и плещется, взвизгивая от горячей воды и роняя мыло, а потом расхаживает по квартире нагишом, чтобы «охладиться». Тем деятельность ее и ограничивалась. Появлением Аннуш мы тоже были обязаны Эмеренц. Это она наколдовала, прознав, что я до сих пор одна — каким уж образом, не знаю, я об этом специально никому не говорила — и наслала Аннуш. Та просто пришла — и я, занятая по горло, взяла ее наудачу без всяких особых рекомендаций. Но она и недели у нас не продержалась, не столько даже из-за своих купальных представлений, сколько опять-таки из-за Виолы. Едва завидев ее, пес рычал, не подпуская ни к тряпке, ни к пылесосу — как, впрочем, и каждого, кто к ним осмеливался подступиться. Эмеренц даже в свое отсутствие ухитрялась завораживать все и вся, словно витая в воздухе, как в древнем эпосе: мы даже случайно с ней больше не сталкивались. Зная наш распорядок: когда выходим, когда возвращаемся — она старалась по возможности не бывать в это время на улице, не попадаться на глаза.

И когда я из-за недостатка времени уже в третий раз вынуждена была отклонить очередное предложение литературной работы, муж — без всяких драматических амбиций — сказал после одного из рук вон плохого ужина: слишком дорого обходится нам эта гипсовая собачка; гораздо дороже нескольких пустяшных примирительных слов. Ясно, что без Эмеренц не справимся, какой смысл закрывать на это глаза. Поставим лучше собачку на самое видное место. Гости придут — можно убрать; не отказываться же из-за этого от всего, бросать романы недописанными. Не можем ведь работать: особенно я, на которой все хозяйство. Придется, значит, дать Эмеренц требуемое удовлетворение.

Виолу я не повела с собой в Каноссу[27], пес и не хотел идти, заклятие еще действовало. Не вставая, только устремил на меня почти человеческий взгляд, точно спрашивая: идешь? В самом деле не боишься? И зачем — просто чтобы покой, время обеспечить для работы или по долгу совести признать правоту Эмеренц?.. Старухи в открытом наружном холле не оказалось; она там теперь вообще не показывалась. Не сразу удалось и достучаться.

— Эмеренц! Выйдите-ка на минутку. Надо поговорить, — забарабанила я в филенку, подозревая уже, что она нарочно тянет, не хочет выходить.

Она, однако же, вышла и остановилась перед дверью — серьезная, почти печальная.

— Прощения пришли просить? — спросила, как о чем-то очевидном.

Ничего себе! Пришлось все свое самообладание призвать на помощь и осторожнее выбирать выражения, чтобы обеим удержаться в рамках приличия.

— Нет, не прощения. У нас вкусы разные… но в этом нет ничего обидного. Хотите — пускай собачка остается. Просто мы без вас не можем, Эмеренц! Вернетесь к нам?

— Согласны, значит, взять собачку?

Тон был у нее отнюдь не мягкий, а жесткий, категоричный. Не женщина спрашивала — государственный деятель выдвигал свои условия.

— Согласны.

— И куда поставите?

— Куда хотите.

— Даже к хозяину?

— Я же сказала: куда захотите.

И мы отправились. Пес не подавал признаков жизни, пока Эмеренц вполголоса не произнесла на лестнице его имени. Но тут… я думала, дверь вышибет. Эмеренц вежливо поздоровалась, даже руку мужу протянула, будто вторично скрепляя договор, и, погладив не помнящего себя от радости Виолу, огляделась по сторонам. Гипсовая собачка стояла на кухонном столе — Эмеренц через открытую дверь сразу ее заметила. Перевела взгляд на нас, потом снова на собачку, потом опять на нас — и незабываемая, для исключительных случаев приберегаемая улыбка осветила ее лицо. Подошла, взяла собачку, оглядела повнимательнее — и шваркнула об пол. Никто не издал ни звука, не сказал ни слова — да и не было такого, подобающего моменту. Эмеренц, приосанясь, стояла с царственным видом среди осколков.

И мы годы целые прожили безмятежно, почти счастливо.

Полетт