Дверь на двушку

Сухан ответил неохотно:

– Однажды попытался. Меня выбросило в Межмирье. Болтаюсь в пустом пространстве, дышу всей этой вонью… Пытаюсь начертить проход – а он расползается как промокашка. Еле сумел выбраться живым. Хорошо еще, в Межмирье оказался. Могло бы в болото швырануть. Больше я не рисковал.

Сухан говорил уже почти складно. Ржавчина с его голоса стиралась, но все же речь звучала с некоторыми затруднениями. Рине это нравилось. Любой профессиональный оратор похож на паучка. Бегает туда-сюда и плетет паутину словес. А сам ни во что не верит или, если верит, готов сам себя опровергнуть десятью разными способами. Сухан же говорил, чтобы донести волновавшую его мысль.

Боброк слушал опустив голову. Он помнил то время. На долгие месяцы юноша-шныр стал проклятием трех фортов. Он всегда мог подкрасться незаметно. Лишь однажды он переоценил свои возможности, и одной боевой ведьме удалось задеть его смазывающим реальность заклинанием… Вот он – шрам и выцветшая бровь! Кажется, будто художник неудачно пролил на акварель воду, а после губкой провел по четкому контуру.

То ли оттого, что он был полон ненависти, то ли из-за взятой закладки, нырять Сухану становилось все тяжелее. Вскоре даже у Первой гряды он ощущал себя как в парилке. Дышит, вытирает пот… сделает пару ударов саперкой, отваливая пласты земли, и снова дышит… И так пока, окончательно сдавшись, не перевалится животом через седло и не вернется в наш мир с пустой сумкой и злобой на берсерков. Хоть на что-то я еще годен! Ну, где вы там? Подстерегаете меня, надеюсь?

Параллельно в Сухане поселилась обида на двушку. Обида условно хорошего человека, получившего от жизни по носу и считающего это несправедливым. За что? От усталости заснул в седле, оказался в Межгрядье и здесь не совсем пришедший в себя, в состоянии полусна-полуяви взял закладку. Честно ли это? Ведь он даже не пожелал закладки, не прельстился ее даром – все дело было в его локте.

Временами, когда обида слабела, Сухан задавал себе вопрос: не была ли двушка опережающе умна? Не наказала ли она его вперед за еще не совершенный, быть может, поступок или охлаждение? Сухан не был философом, существовал в практической плоскости, и потому тяжелая мысль его в слова не оформлялась, а лежала в душе камнем. Может ли что-то произойти случайно, или все события в мире – части тщательно продуманного плана?

Можно ли предположить, что случайности все же существуют? Например, если сейчас я возьму кисть и ведро с краской, пойду по улице и буду мазать всех прохожих подряд, то означает ли это, что все люди, которых я испачкал, были к этому предназначены? Их что, специально собрали для этого вместе?

Все эти мысли терзали Сухана, и с каждым днем он все больше роптал против двушки. Все меньше оставалось в нем любви и верности, все больше появлялось сомнений, и все сложнее ему было преодолевать защиту ШНыра. Теперь он и рядом с Зеленым лабиринтом ощущал себя словно у Первой гряды – потел, пыхтел.

Но как же Сухан ненавидел в те дни ведьм и берсерков! Сильнее, чем собака – сама почти волк – ненавидит настоящих волков. И что-то сложное есть в этой ненависти, что-то противоречивое. Что ж… Металл, конечно, твердая вещь, но, плавясь, и он меняет форму. Так незаметно переплавился и сам Сухан.

– Да, крови ты им тогда попортил немало… – усмехнулся Боброк. – Признаться, я много о тебе думал. С тобой была связана тайна. Когда человек что-то очень сильно ненавидит – стоит приглядеться, почему он это делает. Не исключено, что это зона борьбы, зона воспаления.

– Я не уходил из ШНыра еще долго! Моя пчела до сих пор жива! – неохотно произнес Сухан, но пчелу не показал. Она еще ползала, но выглядела скверно. Маленькая, потемневшая, легкая как мумия.

И Сухан стал рассказывать о своих последних месяцах в ШНыре. Он устраивал засады, разносил отсекающие закладки, мгновенно наносил удар и мгновенно исчезал. За его голову была назначена награда. Берсерки и боевые ведьмы выслеживали его день и ночь, как некогда Боброка, когда Сухан внезапно ушел из ШНыра.

– Почему? – спросил Боброк. – Причины?

Сухан шевельнул длинными руками, лицо его стало сердитым:

– Много причин. И нырять едва мог… и жарко все время… просыпаешься в липком поту, хотя кругом все мерзнут. И в Меркурии я стал разочаровываться. Он был великий шныр, но несчастный человек. Любил пегов… да… и нас всех любил… но он был обычный человек, со слабостями, не сверхсущество… Я боялся, что, если останусь, он перестанет быть для меня идеалом… А ведь только Меркурий удерживал меня в ШНыре. И вот однажды я просто ушел. Утром собрался и, ни с кем не прощаясь, отправился по полевой дороге к электричке. Даже не воспользовался своим даром, потому что зачем мне электричка?

– И куда ты отправился? – спросил Боброк.

– В одну деревушку у Мурома. Нашел ее случайно. Мертвая деревушка. Все дома стояли заколоченные. Даже собаки там не жили… Нашел дом на отшибе, отбил доски от окон… Хороший дом. Даже печь никто не тронул, железа не выдрал: замажь глиной щели – и пользуйся… Там я прожил пару лет, безвылазно.