Дверь Ноября

Янке сморгнула, пытаясь понять, это у неё глюки или… Нет, зверь на рисунках совершенно точно был гибридом, медведепсом, но никак не обычным белым мишкой! В точно лёгших линиях, в естественно-гармоничных пропорциях и неуловимой живости позы точно не было неловкого «упс… ну ладно, сделаю вид, что так и задумано». Янка умела это распознавать.

Ленка словно что-то почувствовала и нахмурилась:

– Ты сейчас начнёшь рассказывать, что это не медведь? Ну да. Не медведь. И что?

Морщинки меж бровей и у губ делали её разом старше на десяток лет. Снисходительным «Ленка» звать её больше не получалось.

– А кто? – почему-то понизила голос Янка.

Интуиция, не утруждая себя объяснениями, шипящим шёпотом советовала забыть о любопытстве, вернуть альбом и бежать без оглядки.

– Какая разница? – так сильно удивилась Лена, вскидывая брови, что стало ясно: играет. И переигрывает.

Янка опасливо пожала плечами, отступая, но не успела: Лена уже переключилась на старую тему, и серые глаза почти ощутимо скользнули по спрятанной за толстовкой рыбке:

– Ну, а ты, может, тоже дашь глянуть? – Лена подалась вперёд, бесцеремонно протягивая руку: – А подержать?

Янка отшатнулась, загораживаясь альбомом, и вдруг с какой-то озаряющей ясностью поняла, что совсем не может определить возраст Лены.

– Дай мне подержать твою рыбку, Ян!

Лена выпала из любых возрастных примет. На молодом лице пряталось слишком много морщинок, слишком взрослые глаза (даже тот, невинно распахнутый, смотрел теперь совсем иначе!), а в движениях сквозила сила, какой не может быть у вчерашних школьниц – не физическая.

Такими бывают старые шаманки, а может, королевы на пенсии – когда телесная оболочка от старости истончается, и истинная, внутренняя сила, как дракон, прорывается сквозь неё.

Лене до такой старости было ещё с полвека, но…

«Если она вдруг признается, что ей уже триста лет, я не удивлюсь», – билась в голове нелепая мысль.

Лена вздохнула, вытянула альбом из разжавшихся Янкиных рук… и рассмеялась, и сила скрылась за беспечно-подростковой улыбкой, за лукавым прищуром:

– Ладно, милый ребёнок, как хочешь. Не сейчас – так потом. В верное время, в верном месте… Будем считать, я и так всё знаю.

Это не было похоже на угрозу, да и улыбка была самой беззаботной, но…

– А я – ничего не знаю, – огрызнулась Янка, пятясь. Она слишком хорошо помнила, что ещё полминуты назад Лена была совсем другой.

– Не знаешь? – с сочувствием в голосе протянула Лена. – Вот ведь зараза он, да?

Янка замерла с поднятой ногой:

– Кто?!

– Никто!

– Но… ты сейчас сказала: «Вот ведь зараза он»! Кто «он»?

Лена усмехнулась: быстро дёрнула уголком губ и только затем выдохнула носом короткий смешок-«пф».

– Тебе послышалось.

– Да слушай, что вообще…

Лена перебила её, приложив палец к губам, и кивнула куда-то за спину Янки. Та обернулась, но ничего не увидела – вдалеке толпа ребят гоняет мяч, на берегу в задумчивости курит тот мужик… Когда Янка повернулась обратно, Лены, разумеется, уже не было.

Ещё минуту назад Янке хотелось сбежать на край света, а теперь стало страшно сойти с моста. Вдруг кто ещё встретится? И снова с вопросом: «Откуда у тебя этот кулон?»

Она и сама не хотела вспоминать, откуда.

За спиной почудился смешок Лены, но когда Янка круто развернулась, выдохнув: «Да чего тебе нужно?!» – то поймала только удивлённый взгляд мамочки, с усилием вкатывающей на мост коляску.

«Я всё-таки схожу с ума, – горько вздохнула Янка, облокотившись о перила. – А говорят ещё, что психи счастливее нормальных людей! Утопиться, что ли? Случайно. Как Офелия…»

Рыбка как живая выскользнула из-за ворота и повисла на цепочке, раскачиваясь туда-сюда, в такт сердцу, тумс-тумс.

Мается, мается налитый золотом маятник…

Золотом? Подвеска стальная! Янка схватила рыбку, обжигаясь, сжала её в кулак, но свет толчками выплёскивался, как золотая краска, и даже ладонь не была помехой – при вспышке сквозь кожу просвечивала каждая косточка, словно на рентгене.

«Я… я задыхаюсь», – поняла Янка вдруг. Жар упругим комом перетекал из рыбки в грудь и обратно, мешая дышать самой, подчиняя своему пульсу.

Янка почувствовала себя бомбой, которая может взорваться в любой момент.

«А если… и вправду – взорвусь? Что я такое? Во что меня превратила эта рыбка?!» – колотилось в висках.

Янка отшатнулась от воды, шагнула назад раз, другой, а свет бился птицей в ладони, словно сжимаешь в горсти собственное сердце…

Тум-тум-ту-ту-т-т-т…

И в тот момент, когда Янка должна была уткнуться в перила, мир исчез вместе с пульсом. Фантазия охотно дорисовала толкающую в плечо – тянущую на себя? – руку, на ногте среднего пальца которой издевательски улыбался смайлик.

Уже заваливаясь назад, уже замечая краем глаза позёмку, треснувший асфальт и щербатые кирпичи… Янка отчаянно дёрнулась, почти срывая с шеи рыбку, и упала на четвереньки. Никакого мёртвого города. Всё тот же мост, всё так же галдят вдалеке дети, гоняя мяч.