Двери между мирами

«Шизанулся, – подумал Джек Андолини. – Шизанулся к едрене бабушке, шиза…»

Но эта мысль оборвалась, когда Эдди схватил его за плечи, потому что когда он это сделал, Джек увидел, что примерно в трех футах позади Эдди в реальности вдруг появилась дыра.

Нет, не дыра. Для дыры у нее были слишком правильные пропорции.

Это была дверь.

«Радуйся, Мария, благодати полная», – тихо не то выдохнул, не то простонал Джек. Через этот дверной проем, повисший в пространстве позади персонального душа Балазара, примерно в футе над полом, ему был виден темный песчаный берег, косо уходивший вниз, к разбивавшимся с грохотом волнам. На этом берегу копошились какие-то твари. Твари.

Он все-таки ударил Эдди рукояткой пистолета, но удар, который должен был обломать Эдди все передние зубы на уровне десен, лишь расплющил и чуть-чуть раскровянил ему губы. Из Джека вытекла вся сила. Джек чувствовал, как она вытекает.

– Я же тебе говорил, что ты, в натуре, офигеешь, – сказал Эдди и дернул его. В последний момент Джек понял, что Эдди собирается сделать, и начал отбиваться, как дикая кошка, но было поздно – они уже падали сквозь эту дверь назад, и гул ночного Нью-Йорка, такой знакомый и непрерывный, что человек замечал его только тогда, когда он прекращался, сменился скрежетом волн и скрипучими, вопросительными голосами чудовищ, ползавших по берегу взад-вперед.

«Нам придется двигаться очень быстро, а то окажется, что нас поливают подливкой в горячей духовке», – предупредил Роланд, и Эдди не сомневался: стрелок имел в виду, что, если они не будут все делать со скоростью света или около того, то спекутся. И он ему верил. Если говорить о крутых мужиках, то Джек Андолини – как Дуайт Гуден: его можно заставить пошатнуться; может быть, его можно и вогнать в шок; но если дать ему увернуться в первых раундах, то позже он тебя растопчет.

– Левая рука! – завопил на себя Роланд, когда они прошли на ту сторону, и он отделился от Эдди. – Помни! Левая рука! Левая рука!

Он увидел, как Эдди и Джек пятятся, спотыкаются, падают, а потом катятся вниз по каменистой осыпи, окаймляющей берег, и Эдди силится отобрать у Андолини пистолет, который тот держит в руке.

Роланд едва успел подумать, какая будет колоссальная шуточка, если он вернется в свой мир только для того, чтобы обнаружить, что, пока его не было, его тело умерло… а потом стало слишком поздно. Поздно гадать, поздно возвращаться.

Андолини не понял, что произошло. Часть его была уверена, что он сошел с ума, часть была уверена, что Эдди подсунул ему какой-то наркотик или пшикнул в него газом или сделал еще что-то такое, часть полагала, что мстительному Богу его детства наконец надоели его грехи, и Он выдернул его из знакомого мира и посадил сюда, в это унылое чистилище.

Потом он увидел дверь, она была открыта, из нее на каменистую землю падал веер белого света – света из Балазарова сортира – и понял, что есть возможность вернуться назад. Андолини был прежде всего практичным человеком. Ломать себе голову над тем, что все это означает, он был намерен потом. А вот сейчас он собирался прикончить этого гада и вернуться через эту дверь назад.

Силы, ушедшие из него от этого испуганного изумления, теперь прихлынули обратно. Он понял, что Эдди старается вырвать у него из руки его маленький, но очень эффективный кольт-"Кобру", и ему это уже почти удалось. Джек, выругавшись, рванул пистолет обратно, попытался прицелиться, и Эдди тут же снова схватил его за руку.

Андолини уперся коленом в самую большую мышцу на правом бедре Эдди (дорогой габардин брюк Андолини теперь был заляпан грязным серым приморским песком), и Эдди пронзительно вскрикнул.

– Роланд! – закричал он. – Помоги мне! Ради Бога, помоги же!

Андолини обернулся, и от того, что он увидел, опять потерял душевное равновесие. Там стоял мужик… только он был больше похож на привидение, чем на мужика. И не то, чтобы на Каспера, Дружелюбное Привидение. Его шатало, его бледное, осунувшееся лицо заросло щетиной. Рубаха у него была изодрана, и ветер отдувал лохмотья назад, обнажая торчащие, как у умирающего от голода, ребра. Правая кисть у него была обмотана грязной тряпкой. Он казался больным, даже умирающим, но все же достаточно крутым, чтобы Андолини почувствовал себя яйцом всмятку.

И на поясе у этого мужика была пара револьверов.

Они выглядели старыми, как мир, такими старыми, будто их сперли в одном из музеев Дикого Запада… но тем не менее, это были револьверы, и, может, они даже и работали, и Андолини вдруг понял, что ему придется сейчас же разделаться с этим бледным… если только он и вправду не привидение, а если привидение, тогда тут уж вообще ни хера не поделаешь, так что нечего и беспокоиться.

Андолини выпустил Эдди и резким движением откатился направо, почти не почувствовав, что острый камень разорвал его пятисотдолларовый пиджак спортивного покроя. В тот же миг стрелок левой рукой выхватил револьвер, и сделал это, как всегда – здоровый или больной, проснувшись или в полусне – с быстротой голубой летней зарницы.