Двери моей души

И вот… уже… почти… Сугробы мрачнеют. Огрызенные ими травы обнаруживаются на виду, прямо посреди дороги. Кажутся невредимыми и готовы не оставить ни пяди земли подле. Их утомительное летнее буйство позабыто и прощено. Так давно и столь надолго, покуда навязчивая докучливость его не возбудит обратного.

Бежав приличий, сокол присел близ окна. Поймал янтарным оком медовую искру солнца, устроил её теснее к прицелу зрачка. Оправив плиссированную манишку, вежливо кивнул. Март неторопливо прикрыл глаза ему в ответ. Согласие воцарилось в том мире, где человек всегда немного не у дел, часто лишний. Со всем сомнительным величием своим и несомненным превосходством вершить судьбы других, не умея верно распорядиться своею.

– Так ли? – вопрошает капель.

– Так… – вздыхает горестно Март, и сбивается, манкируя тактом. Но быстро справляется с дыханием и продолжает вальсировать. Привычно не стесняясь своей неловкости, кой⁴ прилична с непривычки, что приключается обыкновенно весной.

Подстать⁵

Мочало игл сосновых мокнет под ногами.

Февраль метёт своим неподшитым подолом по размазне из снега и прошлогоднего сора. Тот сбивается в стаи и путешествует по ручьям и рекам талой воды, сотворённой солнцем. Хлопья снежного сока сомнительны. Но в местах, где он прозрачен, глядеть на него так приятно, что лёгкая тень улыбки взбирается на лицо котёнком и водружается там. До первых затяжных осенних дождей.

До них хотя и близко, но, кажется-то, что ещё далеко, вот и – пусть его, дремлет мирно, этот мягкий, лёгкий, весенний. Как первый тёплый ветерок с ароматом первой осенней ягоды.

Ручьи и реки собираются в озёра. Неизбежный об эту пору северный ветер, порождение злых беспощадных штормов, сдёргивает остатки несвежих покровов с накрахмаленной морозами земли… И замирает.

Как дева спяща, земля смущена своею внезапной наготы. Она жаждет тепла и нежной ласки. Не мимолётной, а той, вне огласки и горячности. Глубокой, постепенной, постоянной. Безутешной и покаянной, за всё вперёд.

Благоволению искать ли прок⁶…

Что проку⁷?

А у дороги, перед нею, в виду давно пришед весны, сидит в облезлом, в клочья, зипуне, Февраль. Совсем не стар, гоним так явно. Скоро позабыт. Нужды в нём нет. Не нужен! Подстать самой зиме. Зиме подстать.

Рано

– Стой! Не надо!

– Ты чего?

– Не трогай его, не дави! Он не виноват, что родился жуком!

– Ну, а что он тут …ходит?

– Ничего. Пусть.

– Ну выкинь его за окошко, что ли…

– Там он замёрзнет! Весна скоро. Потеплеет и выпущу!

Жук понял, что опасность миновала, расслабился и шмыгнув носом, дёрнул левым усом.

– Ишь, какой… Понимает.

– А ты думал!

Жук держался руками за оконное стекло и смотрел, как расхворавшаяся к весне метель кашляет и ходит из угла в угол. Она знала, что давно пора уходить, но не было сил собрать всё, что разбросала за зиму. Да и ветер шалил расслабленно, не желал помогать, но лишь мешал. Запутывал бахрому её длинной шали округ потерявших холодную хрупкость ветвей и тянул, – то в одну сторону, то в другую. Как злой ребёнок. Но тем было не больно. Почти.

Понемногу, постепенно, день ото дня кожа щёк деревьев обретала упругость и здоровый румянец. Они щурились на солнце и, сцепив зубы почек, из последних сил удерживали острые зелёные язычки в приличных для этой поры пределах. И когда, казалось, терпению приходил конец, некто шептал им на ушко:

– Рано… Рано. Рано!

Жуку также хотелось выйти и пошалить, но он понимал, что ещё не время. Ранняя весна капризна и по причине ветрености своей, ранит сильнее, чем это может выдержать иной. Нужно быть готовым для встречи с нею. Научиться прощать, уметь любить, сквозь пальцы глядеть на обиды.

– Не каждый сумеет так. Так сумеет не каждый. Так не каждый сумеет. – Твердил жук. Он всё ещё стоял у окна и продолжал наблюдать за метелью. Меняя слова местами, пыталась нащупать их смысл. Как землю, на которую ему предстояло ступить этой весной.

С порога зимы

Куриные лапы дубов с раннего утра царапали по небу. Копошились, хлопали по тощим бокам крыльями веток. Искали то, что раскачало бы их скуку, утолило озноб. Разогнало бы негустую прозрачную кровь. А уж после… Можно расправить крылья и, – куда там изумрудам, малахиту да нефриту с бериллом до нагромождения живых кристаллов всех оттенков зелёного. В нехитром сиянии умудрённых солнечных лучей, переливы граней юности, как дар, которого не унять, пока зрелость не урезонит. Но и остепенившись, изразцы листов, словно сокровище, выбрать из коего лучшее не дано.

Предвестником весенней суеты, в награду за неутомимость надежды, ветер вышел вперёд, и оправданной дерзостью своей, копнул глубже, чем иные могли.

И на дне серого облака блеснуло родником солнце. Сперва неясно, лишь более гладким, чем всё округ, пятном. Но упорствовал ветр⁸. И глубокие проникновения его возымели ответ. Откололся последний рыхлый ломоть и излился поток, и заполнил небесную чашу. До пологих закатных краёв.