Двери паранойи

…Снаружи мне стало чуть полегче. Под душем, брызгавшим из ближайшей тучи, я немного поостыл. Холод пятидесятой параллели, который царил на удаляющемся от солнца шарике, вымораживал кровь, пот и слезы. А также всевозможную блажь из разжиженных мозгов. Странный гость остался в прошлом, то есть в области не очень достоверных воспоминаний. Помер, обкраденный одноглазым смертником. Бесславный конец, что и говорить. Но, как поется в песне, «нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели». Интересно только, кто будет следующим?

Облава продолжалась. Я сунулся было в переулок и тут же прижался к стене в легкой панике, завидев парочку доберманов – на этот раз настоящих четвероногих ищеек. Те бодренько галопировали навстречу – в восторге от собственного профессионализма. Их поощряли три мускулистые личности в кожаных куртках, вооруженные пушками, которые казались в их лапах игрушечными. Но явно не водяными пистолетами.

У меня осталось всего несколько минут форы.

45

Я нырнул в проходной дворик. Спрятаться в нем было так же трудно, как в прямой кишке. Слева и справа тянулись глухие кирпичные стены – обстановочка, вполне подходящая для расстрела. Клоаку затопила непролазная грязь, однако я все же успешно преодолел двадцатиметровую полосу знаменитого украинского чернозема, славящегося своей питательностью и разбавленного водой до консистенции жидкой сметаны, а на другом берегу меня ожидал сюрприз. Вернее, даже призовая игра. К тому моменту я был сыт играми по горло, но эта была не из тех, от которых можно отказаться.

Дворик выходил на небольшую площадь. Дома столпились вокруг, словно старухи, выжившие из ума и собравшиеся вместе, но забывшие зачем. Одна из старушенций была размалевана, как проститутка, и сразу приковывала к себе взгляд. Яркий красный рот двери выделялся на полинялом лице; во рту виднелись выщербленные зубы ступенек. На каменных щеках темнели татуировки граффити и пятна нитроэмалевых румян. Пустые глаза окон были подведены непроницаемыми тенями копоти. На изъеденный оспой лоб спадали выбеленные кислотными дождями завитушки, составлявшие вывеску: «Кафе «Последний шанс»«.

«Последний шанс» – в моем положении это звучало совсем неплохо. С тайной надеждой и нескрываемой насмешкой. Первой мыслью была мысль о Фариа, которого я помянул незлым тихим словом. Мы были поистине смешным тандемом: садист-эксцентрик и осел, послушно бегающий за морковкой. Правда, морковка того стоила. Ослику очень хотелось жить…

Я промерял площадь черным циркулем, уже не очень заботясь о маскировке. Во всяком кафе имеется как минимум два выхода – это я усвоил еще в юности, когда кого-нибудь из наших заставала врасплох конкурирующая группа малолеток.

Какой-то шутник-западник старательно вывел углем на стене рядом с дверью: «Last Chance Saloon». Видимо, для затруднившихся англоязычных туристов. Вблизи цвет двери оказался неестественно насыщенным, и еще она пахла той самой жидкостью, несколько литров которой содержится в каждом из нас.

Из-за двери доносилась музыка. Честный ритм-энд-блюз, как в любой уважающей себя пивнухе к западу от Ла-Манша, но я-то считал, что нахожусь немного восточнее. Окна были забиты изнутри обугленными досками. Сквозь щели просачивался мистический оранжевый свет.

Я пошелестел в кармане своими бумажками. Платежеспособность, хоть и ограниченная, придавала смелости. Бежать все равно было некуда. Я вошел.

С этого момента одна нелепость громоздилась на другую.

* * *

Три ступеньки вели вверх, затем сразу же начиналась лестница вниз. Длинная, заплеванная и усеянная сигаретными «бычками». По мере спуска слева и справа открывались провалы в стенах. Далекие рыдающие голоса звали на помощь из первозданной темноты, – но я не сворачивал, втянув голову в плечи. Визжали дети и оргазмически постанывали их мамульки. Адское местечко. Похоже, не я один обманулся вывеской. В здешних подвалах булькала преисподняя.

Скрежет электрогитары привел меня к двери, из-под которой просачивался табачный дымок. Распахнув ее, я оказался в атмосфере пьяного угара, приглушенного базара, оцепенелого кайфа. В сизом тумане едва прорисовывалось огромное помещение хитроумной конфигурации, разделенное тонкими перегородками на стойла и освещенное керосиновыми лампами.

В каждом «кабинете» расслаблялось по два-три-четыре клиента. На невзрачной сцене топтались продавшие душу рок-н-роллу. Играла группа, которую я мог вообразить себе с большим трудом. Кит Мун потрясал щеками и барабанными мембранами, Сид Вишез ковырял в басу, Бон Скотт перфорировал девственные плевы своих голосовых связок, на гитаре лабал мистер Брайан Джонс[17] (или же его идеальный двойник). Все «мертвецы» выглядели достаточно здоровенькими, чтобы протянуть еще лет по тридцать.

Я медленно двигался по извилистому проходу. В поле зрения не было никаких официантов и ничего хотя бы отдаленно похожего на стойку бара. Я обманывал себя, думая, что ищу заднюю дверь. На самом деле я просто охренел от избытка впечатлений.