Двери паранойи

Я побрел обратно, уворачиваясь от летающих тарелок, и попал в левое крыло. Здесь играли в покер, деберц и очко. Словом, организовались кружки по интересам. Мне стало любопытно, где завсегдатаи берут курево и бухло. Осенило: может быть, приносят с собой? Курить хотелось почти нестерпимо. Этого канцерогенного удовольствия я был лишен… страшно подумать, сколько времени! Стрельнуть сигарету как-то не приходило в голову – все равно что в театре лезть на сцену и приставать к актерам.

Странно, но в этом месте, полном призраков, я почувствовал себя в относительной безопасности. Мимо, пошатываясь, прошел Джек Керуак. От него за метр разило водкой. Потом я наткнулся взглядом на зловещего и будто окаменевшего японца, облаченного в военный мундир. Желтолицый изображал изваяние в обществе гейши. Когда я увидел рукоять самурайского меча, до меня дошло, что это Юкио Мисима.

Мертвецы, вырвавшиеся на волю из могильника памяти, казались более реальными, чем преследователи, оставшиеся снаружи. Я ускользнул в другой временной слой, задержался на пешеходном островке посреди бешено несущегося потока сознания. Обманул природу? Ничего подобного.

Раздвинув несколько плотных портьер, поглощавших звуки, я очутился в натуральной курильне, где народ приводил себя в психическое равновесие после трудовых будней. В одном из отделений я сразу же углядел Фариа своим единственным глазом. Тот как раз передавал трубку Олдосу Хаксли, а рядом с ним полулежал бородатый мужик в белой майке. Покопавшись в памяти, я определил, что мужика зовут Джерри Гарсия. Готовила трубки – кто бы вы думали? – правильно: Верка-Беатриче.

46

Завидев меня, Фариа вяло сделал ручкой. Мне приглашение и не требовалось. Я подошел и плюхнулся на циновку – уставший, как собака, и вялый, как вареные спагетти. Кусок трубы я зашвырнул подальше – появилось предчувствие, что он мне больше не понадобится.

Фариа, по-моему, еще не затягивался. Он отечески похлопал меня по плечу и посоветовал:

– Расслабься!

Обстановка вроде бы действительно к тому располагала. В полутьме ненавязчиво и тепло поблескивала бронза восточной посуды. Курились благовония. Тихо позванивали колокольчики, оттенявшие глубокое и объединяющее человеческое молчание.

Сомневался я недолго. Старик с его советами был ненадежен, как дырявый презерватив; с другой стороны, я остался безоружным, едва ворочал языком от переутомления и не имел ничего против того, чтобы найти под кайфом вечный покой. Забыться и заснуть. Кажется, о том же просил и Михаил Юрьевич, наверняка кутивший где-нибудь поблизости…

Собственно говоря, моего согласия никто и не спрашивал. Верка сосредоточенно готовила трубку. Ее грязные пальцы оказались неожиданно ловкими. Я зачарованно смотрел на эту опиумную фею из подворотни, прописавшую мне последнее лекарство.

Она зажгла в бронзовой жаровне таблетку сухого спирта. Ее лицо, освещенное голубоватым пламенем, показалось мне не таким уродливым, как прежде, и даже немного помолодевшим. Шарик опиума равномерно вращался, наколотый на стальную иглу, и был похож на планету, опаленную космическим огнем. Незнакомый запах обтекал ноздри – вкрадчивый, будто сон…

Хаксли, отдыхавший от мескалина, затягивался глубоко и долго. Гарсия смотрел мимо меня в пустоту. Деликатнейшая публика; приятнейшие собеседники в моей жизни…

Верка протянула мне бамбуковую трубку. На дне металлической чашечки пузырилась капля размягченного опиума, похожая на мигающий глаз крохотного существа. Мне предстояло высосать этот глаз. Обменяться силой и грезами с растительным миром. Слиться с ним в симбиозе. Упасть на запретный луг. Ощутить тайную жизнь хлорофилла. Услышать шепот своих листьев и корней. Увидеть скрытое за волшебной дверью. Самому выйти за дверь. Кажется, о чем-то подобном бубнил и Фариа над правым ухом. Урок четвертый, если я правильно понял.

Прежде я никогда не курил опиум, а теперь не уверен в том, что это был опиум (как будто я вообще уверен в том, что встреча покойников в кафе «Последний шанс» происходила на самом деле!). Я затянулся, чтобы все поскорее закончилось. Потом, кажется, была вторая трубка, третья. На каждую мне требовалось несколько затяжек…

Передо мной плавали мыльные пузыри, наполненные человеческим эгоизмом. У пузырей были имена – эфемерные сочетания вибраций. В пустоте они не затухали, а накладывались друг на друга, теряя всякую индивидуальность. Сталкиваясь, пузыри лопались или объединялись в чудовищные гроздья, опускавшиеся во тьму…

Безразличие…

Отсутствие физических соприкосновений…

Я распадался на клетки.

Голем рассыпался на песчинки.

Сознание отделилось, расколовшись на одномерные фрагменты: мультимиллионер, монах, сумасшедший… Этапы большого пути… Я вдруг обнаружил своих потерянных близнецов-призраков. Мы по-прежнему находились в разных мирах, и нас связывали друг с другом блуждающие поезда фантазий. Каждый «вагон» был застывшим слепком неуловимого образа, летящим из прошлого в будущее. В промежутках между ними времени не существовало вовсе.

* * *