Двери в полночь

Иногда бывает слишком много. Радости или горя — неважно. Много настолько, что ты перестаешь реагировать, уходишь куда-то в глубины себя и ждешь, когда все эмоции улягутся, чтобы снова нормально их ощущать.

Примерно так же было и у меня. Рассеянно следя, как Шеф роется среди бумаг, все не находя свой телефон, я присела на край стола, все еще сжимая папку побелевшими пальцами.

Я тряхнула головой, пытаясь собраться с мыслями.

— Ну и что, что пропал? Его вон сколько не было, а ты не шевелился!

Шеф, на мгновение прервав поиски, повернулся ко мне:

— Ты же не думаешь, что тогда я на самом деле не знал, где он? — Ох, какая же я дура… — А вот теперь я действительно не знаю. Он был здесь совсем недавно, буквально несколько часов назад, — а теперь его нет. И никто не знает, где он. Никто не видел.

Шеферель с силой потер лицо руками, пытаясь прогнать усталость.

— Он не переходил границу города, однако здесь его нет. Вниз он не спускался. Его просто нет нигде.

Я подняла на Шефа взгляд, готовая произнести то, что он уже и так понял без меня.

Доминик.

В дверь постучали, и Доминик не смог сдержать улыбки — он научился отличать ее по стуку. Через три секунды она приоткроет дверь, остановится еще на две и тогда уже пройдет внутрь комнаты — каждый раз его любимая ученица дает возможность что-то исправить или спрятать. Возможность, которая ему не нужна. И все же все эти годы она действует совершенно одинаково, потому что уважает его право на частную жизнь. Никто больше не думает об этом — только она. Все боятся его или уважают. Она — верит.

Доминик отвернулся от окна, следя за дверью, — вот она приоткрылась, короткая пауза, и Изабель вошла внутрь. Каждый раз инквизитор любовался ею — но не так, как мужчина любуется женщиной.

Он видел в ней красоту силы, красоту усмиренного и подчиненного своей воле зверя. Видел неуловимый след, который оставили характер и воля, какие бывают только у оборотней. Видел прямой взгляд, в котором не было места сомнениям или хитрости. Видел, как отразился звериный облик на ее человеческой форме — белые как снег волосы, смуглая кожа и ярко-голубые глаза. Видел твердость движений человека, в котором в любой момент может пробудиться зверь.

Инквизитор смотрел на нее как на произведение искусства, как на выточенную своими руками статую. Год за годом, век за веком — и вот испуганная и смущенная девочка, что пришла к нему на исповедь, превратилась в лидера, уверенного в занимаемом месте и в его правоте. Она была лучшим из всего, что он когда-либо создавал.

— Вы звали святой отец? — Изабель подошла ближе и склонила голову. Он легко коснулся пальцами белых прядей:

— Как тебе этот город, Изабель?

Она повернула лицо к окну, разглядывая улицу:

— Если вы посчитаете нужным…

— Нет, — Доминик перебил ее с мягкой улыбкой, — я хочу услышать, что ты о нем думаешь.

Оборотень на мгновение задумалась, сведя на переносице белоснежные брови. Такая она была — честная, открытая искренне думающая над вопросами, не отделывающаяся общими фразами. Она была настоящей.

Жаль будет ее отдавать.