Двери весны (СИ)

- Зря ты его. Он все же отец. С этого серость порой и начинается. Не надо, Динка... что поделаешь.

Мы с братом виделись не часто - раз в месяц, а когда и реже. У меня тоже были свои дела, и у Сережи оказывалось все больше уроков, фильмов, книг, друзей, о которых он уже не успевал мне рассказывать.

Когда Сереже было лет двенадцать, он сказал, что бабушка заболела и лежит. Мама ухаживает за ней, папа вроде стал смирным и старается не мешать. Я плакала и бродила всю ночь среди репьев и лопуха.

- Она умрет? - спросила я Сквера. Мы с Рябиной сидели у него - в сквере - на лавочке у Ворот. Ворота - из двух елок, в самом центре самого большого газона сквера. Там - одно из его Мест. Сквер угощал нас сохранившимися на зиму яблоками. - Почему я могу вылечить кошек, а ее не могу?

Мои друзья молчали.

- Ну что вы? Я хочу ее вылечить. Я вылечу! - я переводила взгляд с Рябины, с ее пестрыми волосами, серыми, как кора дерева, и светлыми, как блики солнца на ней, - на темноволосого лохматого Сквера. Оба они в свитерах и джинсах - так ходят зимой все наши. А сейчас апрель, и часто еще бывает холодно. - Как попасть в дом? Рябина! Сквер! Как попасть? Не верю, что нет пути.

Они переглянулись.

Рябина нахмурилась.

- Дина, мы тебе этого не говорили раньше... просто чтобы... ты не осталась жить в квартире. Во дворе лучше. Ты потом поймешь. А может, понимаешь уже и сейчас. В квартире жить - плохо и для твоих, и для тебя. Вы извели бы друг друга, все нервы бы друг другу вымотали... Как человек, ты жить там не сможешь, а как домовой... оно тебе нужно? Это больно тебе будет. Но, в общем, обещай - что вылечишь и уйдешь обратно в дворы. Хорошо?

Я уже привыкла в Дворах, а как живут домовые - слышала, поэтому уговаривать меня не пришлось: я знала, что мне самой в доме родителей никто будет не рад, а скользить по ночам тенью и прятаться в углах - тоже еще та радость. И я не хочу мотать нервы моим родным - я хочу помочь. Поэтому я только хмуро кивнула.

- Все очень просто. Пусть твой брат тебя позовет через порог - сначала подъезда, потом квартиры. Тогда ты сможешь войти. И пусть потом позовет обратно.

Мне некогда было тогда думать, почему люди имеют такую власть над нами. Почему мы не можем сами войти и выйти, когда хотим. Впрочем, ответ напрашивался сам собой: их дом - это как наше Место. Мы же тоже не всех подряд пускаем в наши Места, и бережем их, как можем. Наши места - это мы, а дом, значит - это все равно что сами люди, все правильно и справедливо. Но это я все думала потом, а тогда просто не до того было. Я засела у подъезда и дождалась, пока Сережа спустится с мусорным ведром. Я пошла рядом к мусорке - она далеко от дома, и путь до нее лежит мимо сирени, нашего круга из бревен и палисадника с пролесками (они уже там, в земле, почувствовали весну).

Сережа сразу понял, что надо позвать. Когда мы вернулись с помойки, он открыл дверь подъезда и сказал тихо, оглянувшись по сторонам:

- Дина, входи. Я тебя приглашаю... зову... в наш дом.

И я почувствовала, что Порог могу перешагнуть легко. Подъезд был знакомым и родным. Вот на этом коврике перед соседской дверью на первом этаже в то время, когда я здесь еще жила, сидела красивая пушистая кошка. Когда мне было четыре года, я боялась проходить по лестнице мимо нее ("Там киса!") Вот почтовые ящики. А вот и наша дверь с цифрой шесть! Сережа открыл дверь своим ключом (он у него был на шее) и пробормотал:

- Дина, входи. Я зову тебя и приглашаю...

Вот и коридор - полки с книгами до потолка... Папа читает за столом в зале газету. Мама на кухне, судя по запаху - суп с фрикадельками... На окне зеленеет сочный алоэ... Но по всей квартире разлита печаль и серость... Такая - что уже скоро будет и пустота. И болезнь. И бабушка - я почувствовала - лежит в дальней комнате, ей одиноко и печально. В коридоре меня встретила новая кошка - Барсик уже был со мной, а эта черная пушистая из дому не выходила. Сережа про нее рассказывал иногда. Кошка уставилась на меня, выгнула спину, коротко зашипела.

"Тихо! Я своя. Я не задержусь здесь. У вас в Месте плохо - а я постараюсь сделать лучше".

Кошка села, обернув хвост вокруг лап, замурлыкала, круглые желтые глаза стали щелочками. Сережа кивнул мне - дернул головой в сторону комнаты, где лежала бабушка - в самом конце комнаты, у самой стены. Здесь на окнах были цветы - я помнила названия с детства, с тех пор, как мне было пять лет. Фуксия... и... Нет, забыла. Дальше - не помню. Вышивка с сиренью висела прямо над ней. Бабушка смотрела перед собой прозрачными голубыми глазами. На столике перед ней стоял нарезанный лимон с сахаром, творог, - мама ничего не жалела. Но я видела, что у бабушки плохая кровь. Совсем плохая.

- Сереженька... сыночек, кто с тобой?

Я помнила, что она и меня называла "Диночка, доченька". Я знала, что ее собственный старший сын, брат мамы, умер во время войны от воспаления легких - ему было шесть лет. Мама родилась уже позже.

- Диночка, доченька... - бабушка поднялась и потянулась ко мне.

"Бабуля! Я пришла, но меня никто не должен видеть".

Бабуля заплакала.