Двести лет вместе (1795 - 1995). Часть вторая. В советское время

А. Воронель делает тут более высокое обобщение: «Ситуация русских евреев и проблема их освобождения есть только отражение общего кризиса всего еврейства… Проблема советских евреев помогает нам увидеть смятение в собственных рядах»; «цинизм советских евреев», использующих фальшивые вызовы из Израиля, вместо того чтобы «покориться судьбе, предписывающей им дорогу чести, есть не более чем отражение цинизма и разложения, коснувшихся всего еврейского (и нееврейского) мира»; «под влиянием бизнеса, конкуренции и неограниченных возможностей Свободного Мира вопросы совести отодвигаются всё дальше»[52].

Итак, потёк просто – массовый побег от трудной советской жизни в лёгкую западную, по-человечески вполне понятный. Но в чём же тогда «репатриация»? и в чём «духовное превосходство» тех, кто решился на выезд из «страны рабов»? – Советские евреи, добивавшиеся эмиграции, в те годы звонко возглашали: «Отпусти народ Мой!» Но это была – усеченная цитата. А в Библии сказано так: «Отпусти народ Мой, чтоб он совершил мне праздник в пустыне» (Исх. 5:1). Но что-то много отпущенных – поехали не в пустыню, а в изобильную Америку.

Однако и отначала, в успешные годы внезапной эмиграции, – были ли сионистские убеждения и стремление в Израиль главными стимулами отъезда? Разные еврейские авторы свидетельствуют, что – нет.

«Советская ситуация конца 60-х годов была ситуацией алии, а не сионистского движения. Была волна людей, внутренне уже готовых бежать из Союза. А уже внутри этой волны началось то, что можно условно назвать сионистским движением»[53]. В активные кружки изучения еврейской истории и культуры вошли те, «отличительной чертой которых было, разве что, полное отсутствие карьеризма, столь принятого в кругах советско-еврейской интеллигенции. Поэтому-то они всё свободное время отдавали еврейским делам»[54]. Для таких уже с конца 70-х годов началась «эра учителей иврита», а с начала 80-х «учителя Торы были единственными, кто продолжал действовать на умы»[55].

Мотив же многих иных к эмиграции объясняется так: «Советская власть поставила перед евреями препятствия в самом главном для них – профессиональном продвижении» и, значит, «еврейству грозит деградация»[56]. – Их «загнал сначала в еврейство, а потом и в сионизм… безликий административный рок»[57]. – «Многие… никогда не сталкивались всерьёз с антисемитизмом или политическими преследованиями. Угнетала их бесперспективность своего существования как русских евреев – носителей противоречия… от которого нельзя было бежать ни в "ассимиляцию", ни в "еврейство"»[58]. – «Нарастало чувство несовместимости и горечи», «десятки и десятки бездарей… тащат тебя в неизвестность… отталкивают на дно»[59]. И порыв – только бы вырваться из Советского Союза. – «И эта вот светлая перспектива, когда человек только что находился в полном подчинении у советской власти и вдруг, через три месяца, становился свободным… действовала чрезвычайно зажигательно»[60].

Вокруг отъезда возникал, конечно, сложный ареал настроений. Вот, пишут, еврейское большинство, «воспользовавшись той же "сионистской" дверью… с тоской покидает такую привычную, такую притерпевшуюся Россию»[61](как выявляет язык прорыв смысла, ведь автор хотел сказать – «притерпленную» евреями). Или пишут так: «Для подавляющего большинства решение об эмиграции [было] "головное", сопротивление же ему нутряное»[62] – то есть вжитость в страну и её традиции. Насколько «большинство» – этого никому не оценить. Но известные нам настроения колебались от добротных стихов Лии Владимировой:

Но вам, моим возлюбленным, вам, гордым,

Я завещаю память и отъезд, -

до расхожей тогда шутки: «Кто будет уезжать последний, не забудьте потушить свет».

Пробуждение советских евреев к эмиграции совпало по времени и с началом «диссидентского» движения в СССР. Тут было и не без внутренней связи: «для некоторых из них [евреев-интеллигентов] "национальное самосознание еврейства в СССР" есть особая форма произрастания вбок… новая форма инакомыслия»[63], – свой нетерпеливый вырыв из страны они считали и отчаянной важной политической борьбой. Собственно, повторилась дилемма сионистов начала XX века: имея целью уехать из России, вести ли тем временем в ней политическую борьбу? Тогда – больше склонились: вести, теперь – не вести. Но нарастающая дерзость к эмиграции не могла не питать и политическую дерзость, и иногда совпадали личности действователей. Так, например (уже позже, 1976), некоторые активисты еврейского движения – В. Рубин, А. Щаранский, В. Слепак – приняли самостоятельное решение поддержать «хельсинкскую группу» диссидентов, – но это «было признано в еврейских кругах неоправданным и неразумным риском», ибо приведёт «к немедленному и тотальному усилению репрессий властей против еврейских активистов», да и превратит еврейское движение «в придаток диссидентства»[64].