Двести лет вместе. Часть первая

А для российской либерально-радикальной оппозиции суд должен был превратиться в битву с самим самодержавием. На суд отправились «гражданскими истцами» виднейшие адвокаты, и христиане и евреи, – М. Карабчевский, О. Грузенберг, С. Кальманович, А. Зарудный, Н. Соколов. А «талантливейший левый адвокат» П. Переверзев и ещё несколькие пошли в защитники обвиняемых: «чтобы они не боялись рассказать суду… кто их подстрекнул начать бойню»[1152], – то есть что их направляла власть. А «гражданские истцы» настаивали: произвести доследование и посадить на скамью «истинных виновников»! Власти не публиковали судебные отчёты, чтобы не разжигать страсти ни в самом Кишинёве, ни уже разожжённые по всему миру. Так ещё удобнее: штат активистов вокруг «гражданских истцов» составлял свои собственные отчёты о суде и отсылал их через Румынию на всемирное распубликование. Однако ход суда это не изменило: дотошно выяснялись всего лишь морды погромщиков, а власти – виновны, несомненно, – но только в том, что не справились вовремя. И тогда группа гражданских истцов-адвокатов заявила коллективно: что «если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома» – то есть не какого-то губернатора Раабена, на него и внимания почему-то не обращали, а – министра Плеве и центральную администрацию России, то «им, защитникам… больше нечего делать на процессе». Они «натолкнулись на такие трудности со стороны суда, которые лишают их всякой возможности… свободно и по совести защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды»[1153]. Новая адвокатская тактика прямого выхода в политику оказалась весьма успешной и многообещающей, произвела сильнейшее впечатление во всём мире. «Действия адвокатов были одобрены всеми лучшими людьми в России»[1154].

А суд – Особое присутствие Одесской Судебной Палаты – проводился теперь последовательно. Никак не оправдались прогнозы западных газет, что «кишинёвский процесс будет издевательством над правосудием»[1155]. При большом количестве обвиняемых они были разбиты на группы, по тяжести обвинений. Как сказано выше, среди обвиняемых – евреев не было[1156]. Начальник губернского Жандармского Управления сообщил ещё в апреле, что из 816 арестованных – 250 освобождены от следствия и суда по бездоказанности предъявленного к ним обвинения; 466 человек сразу же и получили судебные решения за мелкие преступления (об этом свидетельство и в «Таймс»), «при чем признанные по суду виновными приговорены к наказаниям в высшей мере»; подследственных с серьёзными обвинениями – около 100, их них 36 обвиняются в убийствах и насилиях (к ноябрю – 37). В декабре тот же Начальник губернского Жандармского Управления сообщает результаты суда: лишение всех прав состояния и каторга (кому 7 лет, кому 5), лишение прав и арестантские роты (на полтора года и на год). Всего приговорены 25 подсудимых, а 12 оправданы[1157]. Приговаривали именно виновных, за реальные, описанные нами преступления. И приговаривали сурово – «кишинёвская драма заканчивается обычным русским противоречием: в самом Кишинёве бунтовщики, по-видимому, подвергаются решительному судебному преследованию», писалось с удивлением в американском еврейском «Ежегоднике»[1158].

Весной 1904 кассационное разбирательство в Петербурге было уже и публичным[1159]. И в 1905 кишинёвский погром ещё раз рассматривался в Сенате, там выступал Винавер, ничего нового не доказав.

А ведь российскому царскому правительству был подан урок в кишинёвском погроме: что государство, попускающее такую резню, постыдно недееспособно. Но этот урок был бы ясен и без ядовитых подделок, без накладки ложных красок. Почему истина кишинёвского погрома показалась недостаточной? Похоже: потому, что в истине правительство выглядело бы, каким оно и было, – косным стеснителем евреев, хотя неуверенным, непоследовательным. Зато путём лжи оно было представлено – искусным, ещё как уверенным и бесконечно злым гонителем их. Такой враг мог быть достоин только уничтожения.

Российское правительство, давно уже менее всего успевавшее на международной сцене, – ни тогда ни затем не поняло, какое грандиозное мировое поражение оно понесло здесь. Погром этот лёг дёготным пятном на всю российскую историю, на мировые представшения о России в целом, – и чёрное зарево его предвозвестило и ускорило все близкие сотрясения нашей страны.

Глава 9 – В РЕВОЛЮЦИЮ 1905

Кишинёвский погром произвёл сотрясательное, неизгладимое впечатление на российское еврейство. Жаботинский: Кишинёв – это «меж[а], разграничивающ[ая] две эпохи, две психологии». Российские евреи испытывали не просто чувство скорби, но в глубине «что-то такое, из-за чего почти забывалась самая скорбь, – это был позор»[1160]. «Кишинёвская резня сыграла крупную роль в нашем общественном сознании, потому что мы тогда обратили внимание на еврейскую трусость»[1161].