Двести лет вместе. Часть первая

Вернёмся к отчёту Кузминского. После объявления Манифеста, с утра 18-го, командующий Одесским военным округом генерал Каульбарс, чтобы «дать населению возможность беспрепятственно использовать предоставляемую Манифестом свободу во всех видах», – распорядился всем войскам не показываться на улицах – «дабы не нарушать среди населения радостного настроения». Однако «такое настроение недолго продолжалось». Со всех сторон начали стекаться к центру города отдельные группы, преимущественно евреев и учащейся молодёжи», с красными флагами, с криками «долой самодержавие», «долой полицию», и ораторы звали к революции. Из металлического изображения на думе слов «Боже, Царя храни» – первые два слова выломали; ворвались в думский зал, «был изорван большой портрет Государя Императора, а на думе национальный флаг заменён красным. С проезжавших на извозчике на панихиду протоиерея, дьякона и псаломщика сбили шапки, а когда они потом шли при похоронах: – останавливали процессию «и прерывали пение «Святый Боже» криками «ура». «Возили чучело без головы с надписью «вот самодержавие» и носили дохлую кошку, производя тут же денежный сбор «на избиение царя» или «на смерть Николая». «Молодёжь, и в особенности еврейская, с видимым сознанием своего превосходства стала указывать русским, что свобода не добровольно дана, а вырвана у правительства евреями… открыто говорили русским: «теперь мы будем управлять вами», и также: «мы дали вам Бога, дадим и царя». «Большая толпа евреев с красными флагами гналась» долго за двумя городовыми, один через двор и крышу бежал, другого же, Губия, эта толпа, «вооружённая револьверами, топорами, колами и железными палками, ворвавшись во двор, нашла спрятанным на чердаке и так изувечила, что он по дороге в больницу умер, два же отрубленные пальца его руки найдены дворником». Позже были избиты и поранены трое полицейских чинов, а у пяти городовых отобраны револьверы. Затем стали освобождать арестованных из одного, другого, третьего полицейского участка (где избивали 16-го, двумя днями раньше, – там уже были прежде освобождены распоряжением Нейдгарта; в одном участке освободили в обмен на труп Губия), ещё в других – не оказалось арестованных, в этом всём содействовал ректор университета, который предъявил требование прокурору «от имени пятитысячной толпы», а «студенты угрожали чинам полиции насилием» вплоть «до повешения». – Городской голова Крыжановский вместе с университетским профессором Щепкиным, вызванные Нейдгартом для совещания, вместо этого потребовали, чтобы Нейдгарт, «разоружив немедленно полицию, спрята[л] её», иначе, добавил Щепкин, «не обойдётся без жертв мщения и… полиция будет разоружена захватным правом». (На следствии у сенатора он потом отрицал такую резкость своих выражений, но, видимо, они не были мягче, судя по тому, что он в тот же день передал студентам 150 револьверов, а на следствии отказался указать источник приобретения.) И Нейдгарт вслед за этим разговором распорядился: снять постовых городовых со всех постов (даже не предупредив о том полицмейстера), – «таким образом, с этого времени весь город оставлен был Нейдгартом без наружной полицейской охраны» – что ещё можно понять как спасение жизни постовых, но ведь при этом – и без всякой воинской охраны на улицах, что уже было вполне маразматическим распоряжением. (Да ведь и в Петербурге именно этого требовали газетчики от Витте, он еле устоял.)

«Вслед за тем как городовые прекратили нести постовую полицейскую службу, в городе появились две группы самообороны: студенческая милиция и еврейская оборона. Первая из них была организована «коалиционным советом», который… достал оружие». Посты городовых «заняла городская милиция из вооружённых в университете студентов и других лиц». Генерал барон Каульбарс и градоначальник Нейдгарт дали на это согласие, а полицмейстер Головин в виде протеста подал в отставку, его заменил помощник фон-Гобсберг. – При городской думе создался временный комитет, из первых заявлений которого была благодарность студентам университета «за их энергичные, разумные и самоотверженные действия по охранению порядка в городе». Сам же комитет себя объявил в какой-то неясной функции. (О члене того комитета и члене Государственной Думы О.Я. Пергаменте в том ноябре писала пресса, и ещё напоминали во 2-й Государственной Думе, что он в те дни объявил себя председателем «Придунайско-Черноморской республики» или «президент[ом] южно-русской республики»[1284], – в угаре тех дней факт не невероятный.)