Двести веков сомнений

Мне показалось, что изнутри что-то вырвалось — большое, зубастое, бьющее крыльями по воздуху, метящее в глаза. Я присел, защищая лицо, и увидел, что толстая потрёпанная тетрадь — откуда только взялась? — лениво проплывает надо мной, шурша страницами.

Когда испуган — или ошеломлён — время порой замедляется.

Я успел подняться, в прыжке поймать тетрадь до того, как она опустилась на пол. Акробат из меня неважный: локтем я стукнулся о ножку стула и едва не выронил тетрадь.

Обёртки — плотной ткани, что надёжно защищала тетрадь долгие годы — не было и в помине.

Интересно, отчего тетради вздумалось выпорхнуть? Так и задумано?

Поди разберись теперь.

Положив тетрадь на стол, я провёл над ней всеми охранными «безделушками». Ничего. В смысле — ничего опасного. Бумага грубая, такой нынче не делают — но тетрадь не походила на предмет, которому много тысячелетий. Я даже ощутил разочарование. В душе, наверное, мне мечталось отыскать невероятную древность, прикоснуться рукой ко Времени… как же! Ладно. Покажу Д., будь что будет. Но открыть я её всё же открою.

Тетрадь пуста. Чернила не выдержали испытания временем. А может быть, подействовало охранное заклятие. Как бы то ни было, сделанного не воротишь. Кое-что удастся восстановить по следам от пера…

Снимет мне голову Д., и правильно сделает.

Тут я заметил, что на обрезе тетради виднеется свежее тёмно-красное пятно. Очень хорошо! Когда это я успел порезаться? И чем? Тонкий аккуратный надрез шёл через всю ладонь, от основания большого пальца к мизинцу. Хорошо ещё, рана неглубокая. Я вытер кровь и заметил на ладони такое, что тетрадь мигом вылетела у меня из головы.

Линия жизни.

Она состояла теперь из двух отдельных частей. Словно этот порез рассёк её надвое! Но такого не может быть!

Взглянул на вторую ладонь.

То же самое.

Я закрыл глаза, несколько раз вдохнул и выдохнул, досчитал до десяти.

Ничего не изменилось.

Но ведь этого не было! Когда я умывался, я видел свои ладони, уж наверняка обратил бы на это внимание!

Так, наверное ощущает себя смертельно больной, когда ему сообщают, что дни его сочтены. Д. всячески издевается над хиромантией, но…

Но всегда с опаской относится к гаданиям и предсказаниям, заразив этим и меня. Что может означать подобное?

Прерванная линия… знак повторного рождения!

Фарс с моей «смертью» перестал казаться безобидной шуткой.

Добрый десяток минут я сидел, глядя на ладони — на целую и на пострадавшую. Думал, послание ли это, и если да, то от кого?

Когда я поднял глаза на тетрадь, лежащую на столе, то увидел, что в том месте, где солнечные лучи коснулись бумаги, начали проступать буквы.

Слова. Фразы.

Впрочем, мысли мои были очень далеко от моей находки.

Венллен, Лето 60, 435 Д., 18-й час

Стажёры удалились — явно довольные тем, что первый в их жизни самостоятельный эксперимент по «прослушиванию» окончился удачно. Заказчики довольны, а это самое главное. Бюро оказывалось отличным полигоном, где будущие маги могли испытывать свои силы. Правда, стажёров Бюро отбирало само.

Почти никто не бывал отвергнут — кроме отъявленных лентяев.

Д. сидел и смотрел на рептилию. Взгляд его был внимательным и холодным. Обвиняющим. Кинисс молча выдерживала этот взгляд, хотя ситуация была очень непростой.

Отвратительной.

Если тот, кто подбросил кристалл, намеревался поссорить их с Д., то был на правильном пути. Бородач некоторое время сидел, поджав губы. Смотрел на стену, где уже не было изображения. Потом перевёл взгляд на Кинисс, с которой его связывали многие приключений и долгая совместная работа.

О которой прежде не мог подумать ничего плохого.

— Как это прикажете понимать? — тихо спросил он.

Кинисс молчала, понимая, что ответа не ожидалось.

— Это была запись мировых линий, — подвёл итог Д. — Я прав?

Кинисс кивнула. Действительно, на кристалле было запечатлено не обычное изображение — калька того, что видел неведомый оператор, а сразу три аспекта существования. Наложенные один на другой — то, что было принято называть мировыми линиями (объект записи оставлял множество постепенно гаснущих отпечатков — свидетельство путешествия в пространстве и времени).

— Год назад я спрашивал тебя, можно ли записывать мировые линии. Ты сказала, что нет.

Рептилия вновь кивнула.

— Ты сказала, что это невозможно. Я потерял много времени, потерял двух прекрасных агентов из-за того, что подобной записи «нельзя» было сделать! — Д. почти кричал. Таким взбешённым Кинисс его ещё не видела. — Сам едва не погиб. А сейчас ты просматриваешь запись спокойно и без эмоций. Так ты знала, что мировые линии можно записывать?!

Кинисс кивнула. Но во взгляде её не было виноватого выражения.

— Тогда объясни мне, хоть что-нибудь, — Д. поднялся из-за стола, принялся расхаживать по тесной комнатке. Два шага к стене, два шага обратно. — Кто мог сделать иакую запись?

— Многие, — голос Кинисс оставался ровным.

— Кто-нибудь из твоих сородичей?

— Это не они, — последовал немедленный ответ.

— Но они могли бы это сделать?

Неохотный кивок. Да, могли.

— И ты могла бы?

Ещё один кивок. Да.

Д. уселся напротив.