Движение. Место второе

Я обожаю свое монструозное тело: оно для меня значит все, чего я желал и по чему тосковал. Я сделан и склеен из магии, которая течет по жилам как нектар, и я воспроизвожу слепок с себя самого, который разделяю на куски, поджигаю и снова собираю, прежде чем он растворится в дожде искр на глазах теней моих соседей – молчаливой публики.

Этого недостаточно. Я создаю Каролу Хеггквист[26], всеобщую любимицу, и растягиваю ее на золотой дыбе, так что у нее лопается кожа на сгибах локтей, и я могу видеть натянутые окровавленные сухожилия, готовые порваться. Она кричит от боли – я превращаю эти крики в песни а потом вновь собираю ее. Я еще не закончил. Не хватает последнего штриха. Вижу Ребуса в траве и притягиваю к себе. Когда я крепко держу его крючками щупалец, слышится детский крик.

Не обращаю на него внимания и рву игрушку на куски. Крик умолкает, и внутри меня умирает что-то, что я на самом деле хотел убить.

Смотрю по сторонам пылающими очами. На лугу пусто. Только тени соседей и остатки Ребуса. Я могу делать все, что хочу. И все равно.

– Что? – кричу я в пустое синее небо. – Что?

Я творю еще больше магии, больше миражей, показываю представление тысячелетия в состоянии экстаза, но во всем этом все равно что-то отсутствует, что-то самое последнее.

Что?

* * *

Когда я вернулся домой, у меня чесалось все тело, и больше всего шрам в форме креста на правой руке. Я начал царапать кожу, пока она не покрылась красными полосами, так что я сдержал себя. Вспомнилось расплывающееся кровавое пятно на спине у Мертвой жены, и я сжал кулаки и опустил руки. Постоял несколько минут по стойке «смирно», потом достал билет с телефоном Томаса и позвонил. После семи гудков я услышал его раздраженное «алё?»

– Это Йон.

– Подожди.

На заднем плане слышалась музыка и голоса, все мужские. Я разобрал слова: «Мужчины в кепках, как…» У телефона наверняка был длинный провод, потому что звуки начали удаляться. Закрылась дверь, и голоса стали почти неслышны. Томас перешел сразу к делу.

– Ты получишь еще четыре тысячи.

– Почему так мало?

– Не те обстоятельства.

Я чувствовал, что обсуждать это дальше бессмысленно, поэтому вместо этого спросил о том, что на самом деле было причиной моего звонка.

– У тебя еще что-нибудь намечается?

Томас рассмеялся:

– Тебя прямо так и тянет, что ли?

– Очень тянет.

– Ну, ты сам захотел. Конечно. Завтра может получиться. У тебя есть карманный фонарик?

– Могу достать.

– Достань. Я приду к девяти.

Желание чесаться отступило. Со вздохом я достал реквизит и без особой заинтересованности порепетировал пару часов. Было немного за восемь, когда послышался сухой хруст. С розового куста упал последний лист. Не было ничего удивительного, что через полчаса позвонила София.

Она хотела узнать, что со мной произошло, а именно об этом я и не мог рассказывать. Ее голос застал меня в каком-то таком далеком пространстве, что я не мог даже сказать, сон это или явь. Не мог вспомнить, как она выглядела, ни малейшей детали. Только когда вспомнил, что она напоминала Анну Линд, я сопоставил лицо с голосом в трубке, но это лицо было лицом самой Анны Линд.

– Это не имеет смысла, – сказал я. – Я тебя не помню.

– Что ты этим хочешь сказать, ведь прошла всего неделя…

– Именно это и хочу сказать. Я тебя не помню. Я не знаю, кто ты.

На пару секунд София замолчала. Когда снова заговорила, сдерживая слезы, произнесла:

– Ты забыл свои нарды.

У меня было смутное воспоминание о настольных играх, о том, как я сидел и играл с Анной Линд в настольные игры, но ко мне это не имело никакого отношения, поэтому я сказал:

– Оставь их тогда себе.

Теперь в трубке послышалось всхлипывание.

– Йон, что с тобой произошло?

Мне не понравилось, что она произнесла мое имя в этом ключе. Неуверенно, обращаясь с мольбой к той версии меня, которой уже не существовало.